Весенние ливни

— Не очень-то ты наработался. А во-вторых, почему ты и от моего имени говоришь? Мне эта, как ты выражаешься, черная работа в радость. Я без нее, может, вообще, не выдержала бы… Учусь, работаю, мне лучшего не нужно…

— Снова, значит, не дорос.

Лёдя видела: Юрий, как она и предполагала, тоже почему-то считает, что имеет право быть с ней развязным. Даже убежден, что нужно быть таким. Ему безразлично ее мнение, и он не слушает ее, перебивает. И все-таки, сделав усилие, она сказала:

— Я не верю, что у тебя это искренне. Неужели ты не умеешь сочувствовать? Неужели у тебя нет желания помочь близкому в беде? Не может быть! Просто ты хочешь окончательно поссориться со мной. Найти предлог. Так?

— Надоело все!

— Разочаровался?

— Некоторые, поверь, институт оставляют или учатся спустя рукава. Разве только такие, как Тимка, лямку тянут и за счастье считают? Знаешь, как муравьи? У которых, как известно, и глаза-то направлены кверху.

— Настоящий студент всегда одержимый. А если он не настоящий и бросает учебу — туда ему и дорога.

— А я понимаю таких. Слишком многое преодолевать приходится. Сил не хватает. Родился, учился, трудился, представился. Это тоже не житье!.. Давай посидим маленько…

Он обнял Лёдю, собираясь вместе перескочить кювет. Но руки Юркины дрожали. Лёдю передернуло, и, высвободившись, она исподлобья уставилась на него:

— Это еще что?

Юрий усмехнулся и снова протянул к ней руки.

— Чего ты? Испугалась? Посидим немного и пойдем. Мы же давно с тобой не говорили…

— Ну говори, я слушаю,— с усилием сказала Лёдя, догадываясь, что привело Юрия на свидание.

— Как ты собираешься поступать дальше?

— Буду работать, учиться…

— Я не об этом. Мне нужно окончить институт, стать на ноги. Кто мне Сосновский? Чужой. Отца, считай, нет… Хуже, чем нет. Я один теперь.

— Переходи к нам.

— Примаком стать?

— А ты что предлагаешь?

— Нам нельзя иметь ребенка.

— Поздно уже. Убийцей я не стану!

Юрий, который все еще тянулся к ней, отступил. Руки у него безвольно упали. И хотя смеркалось, он вдруг увидел, как горят у Лёди глаза, и страх стал охватывать его.

3

Ждать чего-нибудь иного от этой встречи, конечно, было наивно. Случилось то, что должно было случиться.

Лёдя и раньше подозревала: дело не только в Вере Антоновне. Правда, Юрий, возможно, и сам верил, что ведет себя так, слушаясь мать. Но это был самообман, выгодный Юрию, который боялся взвалить на плечи тяжесть, какую можно и не взваливать, — у него были другие соображения насчет завтрашнего дня. Юрия не научили быть хозяином своего слова. Он мог пообещать что-нибудь, вовсе не думая, что это обязательно нужно выполнить. Ему чрезвычайно много насулили. Он слышал о справедливой жестокости, о жестокости ради дела и, впитывая это в себя, действительно мало кого жалел и мало кому сочувствовал. А тут еще время ослабило чувство ответственности. Показало, что и святые-то далеко не безгрешные.

А что передала ему в наследство мать? Боязнь потерять, что уже есть, стремление устроиться в жизни как можно удобнее, веру, что ему уготованы все земные блага, только их надо брать и больше думать о себе. Так зачем тогда добровольно взваливать на себя тяжесть, зачем усложнять жизнь? Для чего?

Сомнений не оставалось — любовь их была бескрылой, слепой, зазорной. Как Лёдя этого не видела раньше? Юрий целовал ее, уверял в любви, жил с ней — и ни разу не подарил цветов, ни разу не сказал: хочет сделать что-нибудь особенное, чтобы порадовать ее. Они совсем не уважали своего чувства и куда-то спешили. А если Юрий и ревновал ее, то как-то… по-слюнявому…

Есть девушки, у которых одна цель — замужество. Они боятся опоздать, остаться ни с чем, и потому слепо, пренебрегая всем, домогаются своего. Но что ослепило Лёдю? Как могла ошибиться она? Она же всегда мечтала о большом и жаждала справедливого, высокого. Неужели, как говорит отец, ей все-таки не хватало чистоты? Почему она полюбила такого, как Юрий, и отвергла преданность и чувство Тимоха? Да и любила ли? Теперь же, после вчерашнего, она вырвала Юрия из сердца, и оно кровоточит только из-за оскорбленной гордости да ребенка.

А он живет уже в ней, напоминает о себе, все прочнее связывается с сердцем. И кто знает, почему с каждым днем делается бесценнее. Наверное, потому, что это девочка — слабая, ласковая, которую нельзя обижать. Вернувшись домой, Лёдя попробовала даже утешить ее:

— Ничего, доченька, проживем и одни. Ничего!.. Мать у тебя инженером будет! Заставит уважать и себя и тебя. Вот увидишь!..

Она проплакала в подушку целую ночь, и утром что-то окончательно созрело в ней.

Это заметил и по-своему объяснил даже Прокоп. Осмотрев машину, он тряхнул чубом и, чтобы показать — он с Лёдей, подмигнул ей:

— Ты что, бить кого собираешься? Скажи рабочему классу, поможем.

— Спасибо, — улыбнулась Лёдя. — Когда будет нужда, скажу.

— А мы с Трохимом сами уже решили одно мероприятие провернуть.

Он подошел к ней и, оглянувшись, прошептал:

— Прости, но мы вот что надумали. Сегодня пойдем к Юрке Сосновскому и поговорим как полагается. Облегчим ему стать человеком!