Весенние ливни

…Мысленно споря с ним, доказывая свою правоту и право быть человеком — просто человеком! — Сосновский не спал почти всю ночь. Но, как ни убеждал Димина и себя, было очевидно: воспоминания о Вере грузом висят на нем, куда-то тянут — цепкие, навязчивые, мучительные. Оказывается, Вера жила в нем, как и в дочках. А главное — власть ее мешала жить. Становилось ясным: пока Максим Степанович не вырвется из-под этой власти, он будет оставаться в плену у горя и прошлого.

Значит, ему нужно забыть Веру. Положительно забыть… Но при чем здесь работа, он все-таки не понимал Димина.

На следующий день по делу Кашина, апеллировавшего в горком, на завод приехал Ковалевский. Поговорив в партийном комитете с Михалом Шарупичем, Диминой, Алексеевым, он направился в цехи. Побывал в литейном, потом в цехе шасси, в экспериментальном.

Объясняя, как они работают, насупленный и обиженный,— Ковалевский тоже словно игнорировал, что ему тяжело,— Максим Степанович все же замечал: известные факты при секретаре горкома ему самому кажутся более значительными, по-новому раскрывается их смысл. Родилась тревога, а с нею еще большая обида. «Чего доброго — приклеют ярлык, и, как водится, надолго. И что бы потом ни делали, как бы ни работали, ничего не поможет»,— подумал Сосновский и, желая сгладить неважное впечатление, которое, по-видимому, складывалось у Ковалевского, заговорил о том, чем можно было похвалиться:

— С начала года мы внедрили в производство более двадцати технических усовершенствований.

— Чьих? — не поднимая опущенной головы, но внимательно, сбоку посмотрел на него Ковалевский.

— Москвичей, ярославлян. На днях наши литейщики едут в Горький…

— Это неплохо,— помешал ему дальше рассказывать Ковалевский: дело Кашина, безусловно, насторожило его.— Но создается впечатление, что чужой опыт у вас — вроде щита. Не страхуетесь ли вы им?

— Мы наметили организовать институт передовых методов труда.

— И это чудесно. Но не забываете ли вы, для чего всё это делается, Максим Степанович?

— Вы имеете в виду план? — спросил Сосновский и враз раскаялся.

— Нет. Я имел в виду автомобили. Помните выставку в Москве? Табличка на МАЗах: «Устарелая модель 1947 года». Причем порядочно устаревшая. Точно?

«План! Так бы понял вопрос и Кашин… Глупею безбожно! — выбранил себя Сосновский.— Да и Кашин нашел бы в себе благоразумие промолчать, дать Ковалевскому высказаться более определенно, и никогда не забегал бы этаким петушком вперед… Что со мной?..»

Вспомнился разговор с шофером нового самосвала на улице, его безнадежный жест. И правильно — график технологической подготовки МАЗ-500 и МАЗ-503 срывается. Служба главного металлурга и цех спецлитья не обеспечивают выработку литых деталей для опытных машин. «Неужели узнал об этом?.. Главный конструктор даже не требует от начальника экспериментального цеха ускорения доводочных работ по выданным чертежам… Да что перечислять! Запустил, безобразно запустил!..» И все-таки Сосновский посчитал за лучшее возразить Ковалевскому:

— У нас еще полтора года есть, товарищ секретарь.

Его оправдание совсем не понравилось Ковалевскому.

— Полтора года! Вы сами не хуже меня знаете, что это мало для доводки и подготовки таких новых машин к производству.

— Этот вопрос мы обязательно обсудим на парткоме,— вмешался Димин, выручая Сосновского.

Ковалевский улыбнулся.

— Ты выкрутился более удачно…

Уехал он неожиданно и, чего-то не договорив, пообещал через день-два заглянуть снова.

Вопреки заведенному порядку, угнетенный Сосновский не сразу поехал на дачу, а попросил Федю завернуть домой. Зачем? Он и сам не ответил бы. Скорее всего, его просто потянуло схорониться там от неприятностей.

Открыв дверь, запертую на два замка — французский и простой, он прошел в гостиную. На мебели, на подоконниках лежала сухая, пепельная пыль. Сосновский провел по спинке ближайшего кресла пальцем и долго рассматривал его. Пыль напоминала о цветах, и он стал осматривать их. Земля в вазонах потрескалась.

Найдя ковшик, которым Вера поливала цветы, Сосновский направился в кухню. Отвернул запыленный кран, не очень веря, что потечет вода. Но она потекла, как прежде, и это даже удивило.

Сам не свой, Сосновский так поливал цветы, что вода, наполнив тарелочки под вазонами, потекла на пол. А он ходил из комнаты в комнату и всё поливал, поливал.

2

Сосновский болезненно переносил неприятности, видимо, потому, что часто и много думал о расплате и наказании. Вернувшись под вечер на дачу, он заставил себя расспросить работницу, что было без него, посидел возле больной Леночки, но после этого тут же закрылся в кабинете.

Что могло угрожать ему на этот раз? Такой вопрос встал перед ним, как и всегда, когда он чувствовал вину или кто-то был им недоволен. С досадой Сосновский переворошил в памяти последние события. Пожалуй, фактов было маловато, чтобы делать организационные выводы, но вполне достаточно, чтобы пошатнуть его авторитет. Тем более не за горами перевыборы. Не хотелось и представлять, что будет, если провалят его кандидатуру в партком и на районную конференцию.