Весенние ливни

— Ого! — холодно удивился Кашин. — Полагала, располагала. Это интересно уже. Но я на всякий случай предупрежу тебя: работать в нашем цехе тяжелее, чем в других…

— Выйди пока отсюда, дочка,— велел Михал, довольный ею в душе.

Когда он, наконец, появился в коридоре, Лёдя, напрягшаяся как струна, с решительным бледным лицом ожидала его. Михал положил руку ей на спину.

— Так не начинают, Ледок. Нельзя ни с того ни с сего набрасываться на человека. У каждого самолюбие. Да он и старше. Когда ты под стол пешком ходила, отрядом командовал. Бери теперь лопату да иди в подвал. Если, конечно, справишься…

— Вы не бойтесь, тятя,— ответила она неожиданно спокойно и жестко. — Я сейчас работать буду. Назло буду! И мне, раз на то пошло, всё нипочем...

4

Опасаясь поскользнуться и упасть, Лёдя спустилась в подвал по сходням, как спускалась вчера, когда после беседы с Кашиным знакомилась со своей работой. На нее дохнуло жаром, парностью, терпким запахом формовочной земли и остывающего чугуна. В подвале горела одна большая и несколько маленьких электрических лампочек, но стены, эпрон-конвейер и транспортеры над головой темнели, как во мгле. А может, тут и действительно стояла мгла от испарений и пыли.

Смена еще не начиналась. С чувством тоски Лёдя обошла подвал, подержала в руках лопату, ломик, с которыми ей придется иметь дело, и вдруг увидела женщину. Та сидела на ящике, задумчиво подперев голову руками.

— Добрый день,— поздоровалась Лёдя.

Женщина встрепенулась. Из-под низко повязанного платка глянули живые, насмешливые глаза.

— Работать сюда? — спросила она недоверчиво.

— Ага.

— Ну-у? И не страшно? Тут ведь редкие мужчины выдерживают.

— А вы тогда как?

— Только мы, имей в виду, и можем…

Вверху ожили транспортеры, затарахтели, заворчали бегуны. Загудело в бункерах, и Лёдя не дослышала конца фразы. На голову, на плечи посыпались комочки земли. Женщина еще говорила что-то, но Лёдя, видя, как та шевелит губами, уже не разбирала ни слова.

Желая, видимо, все же успокоить новенькую, женщина ободряюще кивнула ей и пошла в другой конец подвала. Не зная зачем, вслед за ней подалась и Лёдя. «Что же это на самом деле такое?! — с отчаянием подумала она.— Мама моя, мама!»

Вскоре из люка по наклонной решетке на эпрон-конвейер с грохотом посыпались отливки — пепельные, шероховатые, кое-где еще красные, как недотлевшие уголья.

И только по грохоту, что издавали они, падая на конвейер, который нес их куда-то в темный провал в стене, угадывалось: отливки тяжелые, из металла.

В подвале стало вовсе жарко и душно.

Видя, что женщина принялась за работу, Лёдя вытерла пот со лба, захватила лом, лопату и пошла к элеватору. Обила, как вчера показал ей мастер, лоток, потом взялась подгребать землю, просыпавшуюся с транспортеров на пол. Она была вязкая, тяжелая, и Лёдя с ужасом подумала: а что, если до конца смены не хватит сил?

Но самым страшным была не работа, а жара, чадная духота, скрежет и бесконечный грохот. От них делалось дурно. Кружилась голова, на зубах хрустел песок. По спине стекал пот, и одежда прилипала к телу. А с транспортеров на голову, на плечи падала и падала жирная формовочная земля, и противно было дотронуться до лица. Вместе с этим росло и крепло какое-то недоброе, упрямое чувство. Оно, как ни странно, придавало Лёде силу. И когда перед обеденным перерывом к ней подошла женщина, которая, видимо, наблюдала за ней, и молча принялась пособлять, Лёдя кольнула ее рассерженным взглядом.

— Я сама… Уйдите!..

Скверно получилось и потом.

Когда Лёдя после гудка поднялась в цех, она чуть не наткнулась на кряжистого ладно скроенного хлопца в кепке с оторванным козырьком, которая поэтому была похожа на берет. Хлопец приветливо усмехнулся Лёде, подмигнул и, заигрывая, бросил в нее комочком земли. «Это что еще такое? Хулиган!» — вспыхнула и без того обиженная на всех Лёдя и со стыдом увидела вытянувшееся от удивления лицо парня.

— Не связывайся, Прокоп! — позвал его долговязый, сутулый товарищ.— Не видишь — фифа с панскими замашками?

Домой Лёдя вернулась вконец измочаленная. Запавшие, в синих кругах глаза смотрели, как после болезни. Арина, встретив дочку, ахнула, всплеснула руками.

— Боже, что с тобой? — запричитала она. Но, перехватив сердитый взгляд мужа, который вытирал у порога ноги о рубчатый резиновый половичок, смолкла. С опаской, будто делая недозволенное, провела дочку к умывальнику и только там, обняв, тихонько заплакала.

— Тяжко, Ледок?

— Нормально, мама. Люди ведь работают,— коротко ответила она, освобождаясь из объятий.

— А у меня день-деньской Урал из головы не выходил. Турнепс мерзлый, вялёнки. Нас знаешь, как там звали? Не эвакуированными, а выковырованнымн. Эх, доченька, доченька!..

Арина улыбнулась сквозь слезы и вытерла их. Подождав, пока Лёдя вымылась, снова засеменила вслед — на кухню.

— Опять за свое? Чего ты ходишь за ней? — рассердился не на шутку Михал.— Поди, не стеклянная, не разобьется! Давай-ка обедать…