Весенние ливни

Евген спал на диване. Когда Лёдя стала одеваться, всхрапнул, вкусно чмокнул губами и повернулся лицом к стене. Этого тоже раньше не было; последней обычно вставала она.

Стараясь ни на кого не глядеть, Лёдя пошла на кухню, седа за стол и, чтобы не сердить отца, принялась насильно есть.

— Кончено,— уверенно сказал он.— Отныне, Ледок, ты работница. И знай — я хочу, чтобы моя дочка была не хуже других. Да тебе и нельзя быть хуже. Одним людям, если что такое, прощают, а другим — нет. Тебе ничего прощать не будут, ты заметная. И я не проищу… Помни!..

По улице они шли молча, и Лёдя с опасением посматривала на отца, который шел с незнакомо решительным лицом.

Подобрел он лишь в проходной, когда Лёдя показала седоусому вахтеру свой пропуск.

Расплывшись в доброй улыбке, тот восхищенно спросил:

— Твоя, Михале? Красавица писаная! Все парни будут ее…

Странно, но Лёдя, чей отец уже второй десяток лет работал на ваводе, раньше не бывала здесь. И хоть когда-то мечтала стать автостроителем, она с предвзятостью огляделась.

Перед ней были строгие, залитые асфальтом улицы, лиловые аллеи, газоны: почти всё как в городке. Только, конечно, вместо домов корпуса с широкими окнами и фонарями, стекла которых поблескивали на солнце, и потому казалось, что вокруг очень светло и окна, фонари на крышах обмыл ливень.

Намедни Лёдя ходила во дворец профсоюзов на цветочную выставку. Радуясь богатству красок, она любовалась и не могла налюбоваться — цветы, цветы, цветы… Но все-таки больше всего привлекли внимание букеты «Невеста» и «Песня о Родине». Почему? Лёдя смутно догадывалась — к ним прикоснулась мысль, и красота цветов стала совсем другой. Матово-бледные флоксы и георгины, цветы снежной королевы и кружевной дождик в букете «Невеста» были уже не просто цветами — в воображении и впрямь вставал образ невесты в подвенечном наряде. Гладиолусы же, от огненных до нежно-алых в «Песне о Родине» трепетали, как пламя. Это действительно была песня о заветном, осененном стягами…

Нечто похожее на такую красоту было и в том, что видела Лёдя сейчас. Но одновременно с этим оно и таило в себе что-то оскорбительное, чужое.

Вдоль аллеи стояли щиты с лозунгами, диаграммами, портретами передовиков. На одном из них Лёдя узнала отца — официального, сосредоточенного. Она увидела портрет издалека и, пока проходила мимо, не спускала с него глаз, а портрет провожал ее пристальным, серьезным взглядом. «Гордится небось этим? — отгоняя ощущение своей вины, попробовала скептически настроить себя Лёдя.— А подумаешь, невидаль! Знаю теперь, как это делается…»

И вскоре на самом деле всё стало раздражать ее: сажа на листьях лип и на газонах, шарканье ног по асфальту, тяжелая походка рабочих, их шутки, адресованные отцу, но относившиеся к ней, сам отец, который нарочно мало обращал на нее внимания, серые стены заводских корпусов и стекла в окнах, переливавшиеся радугой от масла и пыли.

В цехе же вообще преобладало два цвета — черный и красный, а кое-где даже один черный. Густо-черной была под ногами земля — жирная, липкая; пыльно-черными были задымленные стены, балки, краны. А красное — только пламя, бушевавшее в плавильной печи и вагранке.

Кашина, который принимал всех новичков лично, они нашли в кабинете. Поставив одну ногу на стул, тот с безучастным лицом слушал кого-то по телефону и, не спеша, подписывал бумаги. Заметив Михала, механически кивнул головой, но, скосив глаза больше, увидел Лёдю и заметно просветлел.

— Передай, что я, кроме барабана, еще кое-что сделал и делаю,— сказал он с достоинством в трубку, привычным жестом положил ее на рычаг и повернулся к Лёде.— Не поступила, значит? Жаль. А мой шалопай пробил, как говорится, стену лбом.

— А мне вот не удалось,— с вызовом сказала Лёдя, хоть в голосе Кашина не было и намека на насмешку.

Начальник цеха изучающе посмотрел на девушку и погладил значок автозаводца на отвороте пиджака. Переступив с ноги на ногу, Михал кашлянул, как бы напоминая дочке, где она находится.

— Не весь свет что в окне,— не дал он продолжать Лёде, которая могла под горячую руку нагородить невесть что.

Кашин по кругу большим и указательным пальцем вытер рот. Видя покладистость Михала и тешась Лёдиной дерзостью, не отказал себе в желании подтрунить над девушкой.

— Та-ак… А почему же не удалось?

— Она у нас приболела немного, — опять посчитал необходимым вмешаться Михал, зная, что после истории в термообрубном начальник цеха тоже заводится, как говорят, с полуоборота.

— Не повезло, значит? — спросил тот с видом человека, которому многое дозволено и должно сходить с рук.

Краска бросилась в лицо Лёди.

— Не повезло! Но я, кстати, с вашим Севой знакома,— ни с того ни с сего сказала она, не сдерживая себя.— Прекрасно знакома. Мы ведь учились вместе!

— Я передам ему,— перебил ее Кашин, догадываясь, о чем Лёдя собирается говорить.— Хотя, по-моему, тебе не стоит задираться. Ей-ей! Зависишь всё-таки ты от меня, а не я от тебя. Вот и у отца спроси.

— А я полагала, что это не имеет значения.