Весенние ливни

— Я ведаю, Никита Никитич. У меня опыт есть. Такие стервы встречаются, что страх! Возьмите, к примеру, Димину нашу. Сколько она в цеху крови попортила. А про вас и баять нечего. Вы не думайте, я ведаю… Я одну жену уже схоронил. Другая, правда, попалась ничего, хотя и с дочкой. Зато двужильная. Не каждый мужчина сделает столько. И меня жалеет…— Он пьянел на глазах.— А у нас в деревне одна придурковатая была. Как только муж ночью к ней, она в крик: «Де-ом-ка,— кричит (это сын у них был),— пали лампу!..»

Когда Комлик ушел, в столовой появилась Татьяна Тимофеевна.

— Ну что, доволен? — холодно, с прищуренными главами, осведомилась она.

— А что тут такого?

— Нашел товарища. Подожди, он про тебя когда-нибудь расскажет.

— Пускай будет на всякий случай под руками. Дурень, который думает, что он умный, всегда сгодится. Особенно, если хам…

— Известно, тебе только выпить, только бы причина нашлась! Сколько с этим моргуном Алексеевым перепил. А толку? Он на тебя уже как на врага глядит.

— Не бойся, у него кишка еще тонка. Как миленький слушаться будет.

Кашин подошел к жене и, глуповато ухмыляясь, попытался обнять. Но она отвела его руку и отступила.

— Ну, ладно, ладно, дай буськи,— сложил он трубочкой губы. И, видя, что жена с ненавистью глядит на него, неожиданно засмеялся.— Чего ж ты не кричишь? Кричи: «Де-ом-ка, пали лампу!»

2

После таких случаев Кашины не разговаривали. Татьяна Тимофеевна с застывшим, как у глухонемой, лицом ходила с тряпкой по комнатам или нарочно подолгу лежала в постели, и Кашину приходилось самому готовить себе еду. Чтобы освежиться, он по пояс обтирался холодной водой, торопливо завтракал и шел на работу. Иногда они не разговаривали по два-трм дня и вели себя так, словно в доме никого не было вообще.

Но сегодня Татьяне Тимофеевне предстояло обязательно посоветоваться с мужем. Вчера Севка прислал письмо. Он писал, что очень тоскует, и просил дать телеграмму, будто мать больна и ему необходимо приехать.

«Тогда, может, и отпустят на несколько дней,— объяснял он и жаловался на тяготы службы: — Каждый день одно ж то же. Подъем, зарядка, занятия, отбой, тревога. Завязали переписку с бригадой Прокопа Свирина из литейного цеха — нуда! И, как полагается, на себя тоже взяли обязательство. Автомобили с серебристым зубром на радиаторе, дескать, есть и у нас. Потому нам особенно дорога дружба с вашим коллективом и т. д. и т. п. В ленинской комнате повесили портреты Свирина, Вараксы, Лёдьки Шарупич. Так что любуюсь… Только и радости, что учу однополчан танцевать и сам научился отбивать чечетку. На большой научился! А деньги? Вы и не представляете, как плохо без них в армии. Хуже, чем дома. Хорошо, что скоро сдам на радиста второго класса и буду в два раза больше получать. Хоть выпью когда-никогда…» И приписка: «Мама, я надеюсь на тебя. Понимаешь — на тебя».

— Подожди минутку,— остановила она мужа, который в одних трусах шел в ванную.

Кашин оглянулся, почесал волосатую грудь. Хотя первой заговорила Татьяна Тимофеевна, идти на примирение не хотелось, да и голова трещала.

— Сева письмо прислал. Очень переживает.

— Ну и что? Может, человеком станет наконец.

— Просит, чтобы мы послали в часть телеграмму.

— Какую? Что ты больна?

Татьяна Тимофеевна удивилась.

— Да-а,— протянула она немного растерянно, но тут же спохватилась: — Умри он — ты бы, верно, тоже смеялся!

Однако желтоватые глаза Кашина глядели хмуро. Задумчиво погладив себя по груди, он примирительно сказал:

— В поликлинике мне не к кому обратиться. А так, не засвидетельствованную врачом, телеграмму не примут. Пошли-ка ему денег лучше. Да посоветуй, пусть коллективную поездку организуют. Дома побудет и дело сделает.

Он скрылся в ванной, откуда сразу послышалось его фырканье.

— И завтрак приготовь! Опоздаю еще!.. — напомнил он, уверенный, что жена теперь будет шелковой.

По дороге на завод Кашин догнал Алексеева. Но механик не заметил начальника, пока тот не хлопнул его по спине.

— О нем думаем? — насмешливо спросил Кашин.— Опять о царь-барабане?

— Нет, Никита Никитин… — заэкал Алексеев.— Думаю о настоящей технике… Спутники открыли глаза, на что мы способны. До космоса добрались…

— О галактике, значит, беспокоишься? Не стоит: ее как-нибудь без тебя освоят. Если, конечно, нужно будет. Лучше о себе почаще думай. А то бог знает на кого похож.

Недавно выпала пороша. Нетронутая белизна покрывала всё вокруг. Снег шел такой пушистый и легкий, что лег на ветви деревьев, как иней, только был еще белее. На заснеженном тротуаре играли девочка и мальчик. Девочка была худенькая, проворная — в беретике, с косичками, в которые вплетены желтые ленты. Она сразу успевала делать несколько дел — что-то жевала, без конца отбрасывала за спину косички, подтягивала штанишки, подпрыгивала и бросала в мальчика снегом.

— Вы говорите о галактике, словно это чепуха. А вот они ведь наверняка полетят… — кивнул на детей Алексеев.— Может, теперь лишь и начинается история. А до сих пор предыстория была… Послезавтра Шарупич о съезде будет докладывать. Интересно, что расскажет,

— Расскажет, о чем в газетах читали.