Весенний снег

— Ну что ж, проходите. Вещи поставьте в коридор. Вас зовут я знаю как, и мальчика тоже, а меня — Виолетта Станиславовна. Я — мать Алексея Тимофеевича.

От нее пахло косметикой, и Вера Михайловна вновь смутилась, уловив этот непривычный запах.

— Ничего, ничего, — торопливо проговорила она. — Мы ненадолго.

— Отчего же ненадолго? Тут написано, что вы в клинику. Ребенок болен.

— Да, болен, — подтвердила Вера Михайловна и стала раздевать Сережу.

Пол блестел. Она видела в нем свое и Сережино отражение.

— Разуйся, сынок, — сказала Вера Михайловна.

— Это совершенно не обязательно, — хозяйка впервые улыбнулась, и улыбка тотчас прорвала натянутость и отчужденность. — Идемте чай пить, — сказала Виолетта Станиславовна. — Только на кухне. Извините.

— Да ничего, ничего, — проговорила Вера Михайловна. — Нам бы помыться.

Они помылись, позавтракали и по настоянию хозяйки легли отдохнуть с дороги.

Проснулась Вера Михайловна от разговора на кухне.

Прокуренный голос хозяйки разносился по всей квартире:

— У нас, между прочим, гости. Дама с ребенком. Из какой-то глухомани. Я еще не узнала. Подарочек тебе от Эдуарда Александровича.

В ответ послышался мужской голос, ровный и тихий.

Слов не было слышно.

— Не первый случай, — ответила хозяйка.

После паузы:

— Я же не возражаю.

После долгого молчания:

— Я же о тебе забочусь.

«Тоже мать. Ее понять можно», — мысленно согласилась с нею Вера Михайловна и тут же, подумав о Сереже, о его судьбе, быстренько встала.

Она познакомилась с Алексеем Тимофеевичем. Это был интеллигентный, учтивый человек в очках с золотой оправой на гладком, хорошо выбритом лице. И голова у него была блестяще-гладкая, с желтоватым отливом, похожая на головку сыра.

«Видно, на Юге отдыхал. Загар остался», — догадалась Вера Михайловна.

Алексей Тимофеевич заговорил о Сереже, попросил показать справки и анализы, а когда мальчик проснулся, осмотрел его внимательно — и, оставив на попечении Виолетты Станиславовны, отправился с Верой Михайловной в свой кабинет, заставленный книгами и коллекцией зажигалок.

— Все правильно, — подтвердил он и снял очки, словно желая показать этим жестом, что он не скрывает от нее жестокой правды. — Классический Фалло.

Это Вера Михайловна давно знала. Она ожидала от Алексея Тимофеевича каких-то других, обнадеживающих слов.

— Что же-е, завтра-а… — продолжал он, растягивая слова, будто раздумывая над ними. — Хотя сейчас… Позвоню… Думаю… Думаю, лучше в клинику профессора Горбачевского.

Он действительно тотчас, в присутствии Веры Михайловны, кому-то позвонил и обо всем договорился. Назавтра Сережу положили в клинику профессора Горбачевского.

Вера Михайловна была довольна. У нее вновь появилась надежда, и она срочно дала телеграмму в родной поселок, Никите. Ее никак не озадачило то обстоятельство, что профессор клиники Крылова положил мальчика не к себе, а в другую клинику, к другому профессору.

А между тем для знающего человека это выглядело странно и необычно, тем более что клиника Крылова тоже, даже в большей степени, чем клиника Горбачевского, занималась «синими мальчиками». Так случилось, что клиники как бы конкурировали между собой и у Крылова получались более обнадеживающие результаты. Знающие люди стремились положить таких детей именно к Крылову.

— А тут… второй профессор… правая рука…

Поступок этот требует объяснения.

Клиника профессора Горбачевского считалась лучшей в городе. Оценка эта складывалась из двух показателей: из официального и неофициального. Из пресловутого койко-дня и процента смертности и из обаяния личности самого профессора Горбачевского. Олег Дмитриевич был хорошо воспитан и образован. Был отличным хирургом. Блестяще читал лекции. Кроме того, он обладал еще одним существенным качеством: мог находить общий язык с людьми разных направлений и разных характеров. Тут он считался прямо-таки выдающимся дипломатом. А при контактах с иностранными учеными Олег Дмитриевич был просто незаменимым человеком. Вот почему он неизменно участвовал в различных форумах, конференциях и симпозиумах.

И если сравнить его с профессором Крыловым, то последний проигрывал Олегу Дмитриевичу по всем статьям. Воспитанием Крылов не блистал, вышел он из низов, не скрывал этого и принципиально на хотел совершенствоваться в вопросе «тонкостей воспитания».

Лекции читал плохо. А своим и иностранным оппонентам, сторонникам другой школы и другого направления, так и заявлял: «Все, чем вы занимаетесь, — не то. И я докажу это в ближайшие годы!» (Когда он выезжал за границу, его очень просили «быть помягче».) Правда, как ученый и хирург он, пожалуй, опережал Горбачевского. Работ опубликовал больше. Монографий выпустил больше. Оперировал не хуже. А по части смелости и дерзости значительно обходил Олега Дмитриевича. Но тут против него неизменно выступал первый беспощадный показатель: койко-день и процент смертности. Они у него были значительно выше, чем у профессора Горбачевского. И на это новая администрация все чаще обращала внимание и все больше высказывала недовольство по этому поводу.