Весенний снег

В то же время в жизни происходили парадоксальные явления. В клинику Крылова со всех сторон, не только из нашей страны, а и из других стран, шли сотни писем б просьбой помочь, проконсультировать, положить, прооперировать. Клинику его буквально осаждали жаждущие получить помощь. Конечно, и в клинику профессора Горбачевского тоже попасть было не так-то легко и просто. Но ее не осаждали так, как клинику профессора Крылова. Получалось несоответствие, ножницы: в лучшую клинику не просились, не рвались, не добивались, а в ту, что по всем официальным показателям считалась хуже, в эту клинику стремились страждущие люди.

Конечно, специалистам, врачам, особенно работникам клиники и кафедры профессора Крылова все это бросалось в глаза. И им, несомненно, было обидно. Их ругают, их хают, их упоминают в числе худших на собраниях и конференциях, но к ним идут больные, и они спасают тех, кого никто другой, в том числе и лучшая клиника профессора Горбачевского, не берется лечить. Все понимали: они берут и спасают тяжелых, безнадежных больных прежде всего благодаря яркой, самобытной и сильной личности профессора Крылова, которому многое прощают и на многое закрывают глаза. Тем не менее обида на свое ложное и не совсем справедливое положение у его товарищей, учеников и сотрудников не проходила, и они старались по-своему влиять на этот процесс, чуть-чуть сдерживать порывистую, широкую натуру своего шефа, иногда кое-что скрывать от него, иначе говоря, сокращать койко-день и процент смертности, а значит, по возможности не класть так называемых безнадежных больных, тех, от кого отказались все остальные хирурги, в том числе и Олег Дмитриевич Горбачевский.

Именно так и поступил Алексей Тимофеевич. Именно эти соображения-мотивы самосохранения, престиж клиники — и владели им, когда он устраивал Сережу Прозорова не в свою, а в конкурирующую клинику.

Вере Михайловне понравился профессор Горбачевский. Более того, он ее просто очаровал и расположил с первых минут знакомства. И она рассказала ему свою жизнь с того момента, как помнит себя, до настоящего времени.

— Быть может, об этом не нужно?

— Говорите, голубушка, говорите, — он осветил ее улыбкой, блеском молодых глаз.

И она говорила, все более воодушевляясь.

«Он поможет, поможет», — думала Вера Михайловна. И чем внимательнее он ее слушал, тем сильнее укреплялась она в этой мысли.

Его спокойствие, благорасположение вселяли в Веру Михайловну эту убежденность, возвращали ей надежду.

«Он поможет, поможет», — твердил ей внутренний голос. Еще никогда с тех пор, как она узнала о тяжелом заболевании сына. Вера Михайловна не была такой оживленной, такой уверенной в удачном исходе лечения Сереженьки.

— Посмотрим, голубушка, посмотрим, — пообещал Олег Дмитриевич после того, как Вера Михайловна окончательно замолкла.

«Так, значит, есть надежда?» — хотела спросить она, но не спросила, потому что в этом «посмотрим» как раз и заключалась надежда.

«Он поможет. Конечно, поможет. Господи, наконец-то мы напали на нужного человека».

Эта ее надежда еще более окрепла после двух эпизодов, произошедших в тот же день.

Для оформления госпитализации Веру Михайловну со всеми бумагами направили в общую канцелярию, к заведующему медицинской частью клинической больницы.

Прилизанный мужчина — она заволновалась и не запомнила его лица — холодным голосом спросил:

— А где направление?

После того, что она только что пережила, после подъема, окрыленности от разговора с Олегом Дмитриевичем этот официальный голос резанул ей слух.

Вера Михайловна растерялась.

— Направление? — переспросила она.

— Да. Необходимо направление.

— Но-о… Вот анализы. Вот письмо из клиники…

— У вас есть направление? — прервал заведующий медчастью.

— Наверное, нет.

Он протянул ей бумаги:

— Без направления не сможем принять.

Она, понурив голову, снова прошла в клинику.

В приемной сидела секретарша, ярко накрашенная женщина. Вера Михайловна стала рассказывать ей о своей незадаче. Но тут. из кабинета вышел Олег Дмитриевич. Заметив расстроенное лицо Веры Михайловны, остановился:

— Что случилось, голубушка?

Вера Михайловна объяснила.

Он положил руку ей на плечо и вместе с нею вернулся в кабинет. Позвонил заведующему медчастью:

— Голубчик, я все понимаю, но… простите, но это необходимо для учебной цели. Для учебного процесса, — повторил он.

В приподнятом состоянии Вера Михайловна вышла из кабинета профессора. Ее окликнула секретарша:

— Когда оформите госпитализацию, зайдите, пожалуйста. Анкету нужно заполнить.

Анкета оказалась длинной, чуть ли не сто вопросов.

А ее ожидал Сережа. Вера Михайловна стала торопиться, говорить с неохотой, тем более что почти обо всем, что было в анкете, она уже рассказывала сегодня Олегу Дмитриевичу.

— То есть как? — неожиданно усомнилась секретарша и перестала писать. Как правило, детские дома возвращались в Ленинград. В смысле — эвакуированные дети.

— Я говорю так, как было, — прервала Вера Михайловна.

— Но как правило… — возразила секретарша. — Моя сестренка…