Вещи, о которых мы не можем рассказать

Порой куры откладывали всего восемнадцать или девятнадцать. Когда это случилось впервые, у меня кровь застыла в жилах, и я в панике стала искать недостающие, а потом у меня свело желудок, когда я наконец признала свое поражение и сообщила родителям о недостаче. Однако на следующий день яиц оказалось больше двадцати – и, учитывая, что отец отвозил их в город только два раза в неделю, количество всегда выравнивалось еще до того, как солдаты узнавали, что их не хватает.

Мы всегда выполняли квоту. Очень редко оставалось одно или два лишних яйца. Какое-то время я думала, что Мать Мария слышит мои молитвы и мы получаем благословение, но со временем я стала немного более циничной.

В конце лета созрел и был собран очередной урожай, и как нам было велено, мы отдали все до последнего кусочка.

Обычно эта пора для нас с мамой была напряженной, потому что после сбора урожая мы всегда делали запасы на зиму, но теперь, когда не осталось ничего лишнего, что можно было бы сохранить для себя, наши вечера оказались свободными. Это казалось немного странным, и я с удивлением обнаружила, что скучаю по бесконечным часам маринования и консервирования, которые мы с мамой проводили вместе все предыдущие годы.

Но однажды я проснулась посреди ночи и была сбита с толку густым запахом сахара, витавшим в воздухе. Я долго смотрела в потолок, гадая, не мерещится ли мне или, возможно, даже снится, но запах не исчезал, и я все больше недоумевала. Я выскользнула из постели, открыла дверь и обнаружила маму, стоявшую у плиты. В гостиной несомненно стоял сильный аромат сахара и клубники. Масляный свет был выключен – комната освещалась только тусклым мерцанием огня через решетку на плите. Мама смотрела в кастрюлю, ее взгляд был отстраненным и задумчивым.

– Что ты делаешь? – спросила я. Она вышла из оцепенения и уставилась на меня.

– Чищу кастрюлю, – резко сказала она. – Возвращайся в постель!

– Я… мама, – залепетала я, у меня внезапно пересохло в горле. Я не отрывалась от котелка над огнем, вдыхая насыщенный запах до тех пор, пока не заставила себя подтвердить очевидное: – Это ведь варенье, мама. Я вижу, ты готовишь варенье.

Мама снова посмотрела на кастрюлю, еще немного помешала содержимое, а затем повернулась ко мне с вызовом во взгляде.

– Конечно же, это не варенье, – ответила она. Она подняла ложку, и я увидела, как с нее капает сироп. Образовалась капля, упала, за ней еще одна, но мама оставалась совершенно безмолвной, потянулись долгие мгновения, пока я смотрела на ложку, а мама – на меня. Моя сонливость прошла, я проглотила внезапный комок в горле и заставила себя снова взглянуть на маму. Выражение ее глаз было таким напряженным, что я не выдержала и снова перевела взгляд на ложку. В полутемной комнате густой красный сироп выглядел точь-в-точь как кровь. В доме было довольно жарко из-за огня, но меня пробил озноб.

Мама опустила ложку обратно в варево, помешивая его, уставилась в кастрюлю и пробормотала:

– Если бы тут было варенье, это означало бы, что я скрываю продукты, и если бы меня поймали за таким занятием, меня бы казнили. Они бы застрелили меня, или повесили, или забили до смерти. – Она выдержала еще одну долгую паузу, и для меня это молчание было наполнено явным ужасом перед очевидностью ее заявления. – Ты считаешь, я стала бы когда-нибудь так глупо рисковать?

В ее глазах был открытый вызов, как будто мама требовала, чтобы я сказала иначе, и как будто мое заявление о вопиюще очевидном могло стать причиной ее смерти. Теперь я дрожала – столкнувшись с истинным положением вещей, о котором я легкомысленно не задумывалась до сего момента.

Я опустила подбородок и покачала головой.

– Нет, мама. Конечно, ты бы не стала, – пролепетала я.

– Хорошо. Возвращайся в постель.

Я так и сделала. Быстро повернулась, побежала в свою комнату и, хотя там было удушающе тепло, забралась под одеяла и натянула их на голову. В конце концов я провалилась в беспокойный сон, но, проснувшись на следующее утро и взглянув в окно на восход солнца, была вынуждена признать правду.

Моя мать прятала еду от нацистов. И теперь, когда я знала это наверняка, я хотела точно знать, насколько велик обман.

В течение дня кур было трудно сосчитать, поскольку они совершенно свободной стаей носились по двору или большому сараю. Но по ночам я загоняла их в курятник и запирала, чтобы уберечь от лис. На следующую ночь я решила проверить свои подозрения. Заперла птиц в курятнике, подождала, пока они разместятся на насестах, и как только они успокоились, вернулась, чтобы пересчитать их.

– У нас двадцать три курицы плюс петухи, – войдя в дом, заявила я маме. Она подняла взгляд и нахмурилась.

– Нет, ровно двадцать плюс три петуха, – резко возразила она.

– Может быть, тогда у нас завелось несколько заблудившихся, потому что я только что посчитала…

– У нас их ровно двадцать, Алина! – решительно перебил меня отец. Слова отразились от стен нашего маленького дома, и тут я поняла.

– У нас двадцать куриц, – тупо повторила я.