Вещи, о которых мы не можем рассказать

Варенье, яйца… На чем это заканчивается? Я стала наблюдать за припасами, с которыми отец возвращался, когда отправлялся за нашими пайками, и сравнила их с тем, что мы едим. Разумеется, мы не вели роскошный образ жизни, но мы ели яйца почти каждый день, несмотря на то, что отец раз в неделю привозил из города всего полдюжины. У нас всегда было варенье с хлебом: сперва я предполагала, что оно осталось с довоенной поры, но теперь я внимательно изучала банку, из которой мы ели. Как ее могло хватить на несколько месяцев? Но, казалось, количество варенья в ней не уменьшается.

Я задавалась вопросом, что бы я ела, если бы не неучтенное варенье и лишние яйца. Мне стало любопытно, чем еще занимались мои родители, что еще скрывали от меня. Вскоре, глядя на клубничное варенье на булочке, я начинала ощущать какую-то панику: мать рисковала своей жизнью, чтобы дать его мне, и это вполне могло стать последней порцией.

Однажды утром, когда мы с мамой собирали яйца, я подождала, пока она завернет за угол сарая, чтобы проверить подвал. Я побежала обратно в дом за масляной лампой, а потом заставила себя спуститься в темную полость подвала. Мне было трудно войти в это пространство, даже когда нависла угроза взрыва и рядом были все члены моей семьи. Мое сердце бешено колотилось, когда я забралась внутрь, но оно едва совсем не остановилось, когда я нашла только одну пыльную банку варенья и две проросшие картофелины.

Именно тогда я поняла: еще хуже, чем мысль о том, что мама хранит тайный запас еды, вероятность, что мы уже исчерпали то, что у нее было. Я выбралась из подвала и вернулась к маме.

– У нас что, закончилась еда? – пролепетала я.

– Нет, – коротко произнесла она и продолжила свою работу, словно не замечая меня. Я уставилась на нее с недоверием, схватила за плечо, чтобы заставить посмотреть на меня.

– Но я спускалась в подвал.

Она смерила меня недоверчивым взглядом и громко рассмеялась.

– Алина, – проговорила она, – с каких это пор ты ходишь в подвал?

– Я просто так волновалась…

– Повторяю: когда тебе нужно будет беспокоиться, я скажу тебе. А до тех пор усердно работай и не задавай так много вопросов.

– Но, мама, – произнесла я неуверенно, – мне нужно понять…

– Иногда не понимать чего-то – гораздо мудрее. – Мама вздохнула и посмотрела на меня. – Для нацистов мы ничто, Алина. Мы бедняки, так что им больше нечего у нас брать, кроме нашей продукции, и если они думают, что получают ее всю, то не беспокоят нас… по большей части. Но если они вдруг начнут что-то подозревать, тогда мы с тобой обсудим этот вопрос. А до тех пор ты должна доверять нам с отцом и позволить заботиться о тебе.

Варенье продолжало подаваться еще долго после того, как оно вроде бы должно было закончиться, а картофельные лепешки исправно пеклись по воскресеньям, и почти каждое утро мама молча подавала мне яйца с порцией овсянки. Я видела, как она каждое воскресенье после обеда совала в пальто Труде картошку и яйца, а иногда даже маленький пакетик крупы или сахара. Я замечала, что все мы выглядим изможденными и слишком худыми, но Эмилия каким-то образом сохранила румянец на щечках. Я видела большие мешки с пшеницей и сахаром в задней части тележки отца после «случайной» поездки в город, чтобы «навестить Труду».

Мы выживали только потому, что мои родители тайно снимали сливки с наших урожаев и время от времени ныряли на черный рынок. В те дни он процветал, потому что почти каждый гражданин Польши находился точно в таком же положении.

После того утра я больше не расспрашивала маму. Я не представляла, как выживу, когда еда закончится. Даже с учетом этих скудных добавок у меня в поле время от времени кружилась голова, я была настолько измучена, что мне приходилось делать перерывы среди дня, чтобы посидеть и отдохнуть. Я знала, что без этого небольшого дополнительного пропитания никогда не смогу справиться с работой, необходимой, чтобы поддерживать ферму.

Поэтому вместо того, чтобы выпытывать правду, я молча добавила еще один источник страха к реке ужаса, протекающей по каждому часу моей жизни.

* * *

Иногда, пока я сажала, пропалывала или убирала урожай на овощном поле, я распрямлялась, чтобы размять ноющую спину, и, глядя на небо, замечала высокий сноп черного дыма. Сперва он не слишком привлекал мое внимание, потому что с приходом оккупантов на горизонте все время стояла мгла. Но потом я обратила внимание, что этот дым отличается от того, который поднимался, перемещался и исчезал, когда нацисты уничтожали огнем здания. Этот странный дым всегда стоял в одном и том же месте.