Вещие сны тихого психа

Папа был, прежде всего, ученым, материалистом до мозга костей. Однако и его, как и многих других ученых, работавших на «оборонку», все же мучили сомнения, угрызения совести, хотя это выражение весьма приблизительно передает состояние Папы, когда на него «находило» — некое подобие меланхолии, вроде бы беспричинной грусти, мрачной задумчивости. Однажды, уже совсем недавно, когда он читал в журнале «Знамя» знаменитые «Воспоминания» Сахарова, вдруг позвал нас в кабинет и прочел вслух одно место. Поразительное откровение! Андрей Дмитриевич писал о некоей «психологической установке», которая руководила его действиями даже тогда, когда он по идейным соображениям все дальше отходил от официозной линии. В частности, он придумал идею, как эффективнее использовать «большие», то есть термоядерные, устройства в военных целях, и предложил морякам гигантскую торпеду, которая разрушала бы вражеские порты вместе со всем населением города. Когда он высказал идею одному нашему контр-адмиралу, тот с отвращением отверг ее как «людоедскую». Андрей Дмитриевич «устыдился и больше никогда ни с кем не обсуждал своего проекта». Это признание Сахарова я запомнил дословно.

Так же как и Сахаров, Папа был озабочен результатами своей деятельности, но та «психологическая установка», о которой писал Сахаров, была у Папы, видимо, значительно сильнее, чем у Андрея Дмитриевича. Разработка новых, все более мощных и эффективных способов и устройств для уничтожения «живого материала» в последние годы стала самоцелью большинства ученых, работавших вместе с Папой. Почти полностью прекратилось финансирование его института, когда Папа придумал (в развитие идеи зажигалки) свою, можно сказать, «лебединую песню» — устройство, работающее по принципу «схлопывания» под зашифрованным названием «КОНТУР». И добился встречи с президентом! И хотя давным-давно исчезла опасность «приливных волн» Мао Цзэдуна, отодвинулась реальная опасность глобальной термоядерной войны, практически никто не угрожал обескровленной и разграбленной изнутри России, идею Папы горячо поддержали и деньги на первый этап создания «КОНТУРА» выделили. И «КОНТУР», первый и, надеюсь, последний образец, был изготовлен и испытан! Причем весьма успешно! Что вызвало у Папы сначала бурную радость, а потом повергло в глубокое отчаяние… Думаю, те поразительные откровения Андрея Дмитриевича Сахарова, которые Папа прочел нам вслух, были для него неким высшим самооправданием, но — ненадолго…)

Как велел доктор Герштейн, думаю о душе. Трепанация действительно опасная штука. Лучше перетерпеть, но сохранить душу. После обследования, как ни странно, мозги стали работать лучше. Появляются мысли. Например, думаю, что, помимо материальной сущности, живых объектов и неживых, в природе имеются как бы матрицы, формы, структуры, парящие нигде, в некоем неуловимом, энном измерении. Они — как ловушки, ждут своей добычи. И как только возникает материя той или иной сущности, так тотчас эти формы проявляются и втягивают в себя материю. Возможно, это раздельное существование формы и материи длится неизмеримо краткий миг, ибо, в принципе, материя и форма (структура) не могут существовать отдельно друг от друга. Иначе следовало бы признать существование всемирного ДУХА, БОГА, ТВОРЦА МАТЕРИИ, а это — на мой нынешний взгляд абсурд. И все же, откуда эта ВСЕМИРНАЯ гипотеза о первичности ДУХА и вторичности МАТЕРИИ?! Все религии стоят на этом, а религии это не какие-то абстракции, это сконденсированная философия народов — от нуля до нынешнего состояния…

А вот и доктор Герштейн, легок на помине.

— Послушайте, — говорит он, — как врач с сорокалетним стажем, изучивший не одну тысячу пациентов, хочу предложить вам действительно реальный шанс…

Он делает многозначительную паузу, не спуская с меня своих грустных мудрых глаз. Я весь поджимаюсь, ожидая продолжения, от которого заранее не жду ничего хорошего.

— Шанс выбраться отсюда… Как ваша фамилия? — неожиданно спрашивает он. — Извините, забыл.

— Бродягин, — говорю я растерянно. — Марэн Флавиевич…

— Да, да, помню, — ворчливо перебивает доктор. — Это надо для документов…

— Каких документов? — в страхе спрашиваю я. И кричу: — Каких еще документов?!

Доктор смотрит на меня как-то тягуче, скучно. Сейчас он кажется мне малость чокнутым. Что он затеял?

— Пока не приедет жена, никаких документов, никаких опытов! — кричу я. И прячусь под одеяло…

— Значит, Бродягин, — рассеянно повторяет доктор, — так и запишем…