Вещная жизнь. Материальность позднего социализма

Тот факт, что церкви и дома как произведения народного зодчества строились и перестраивались с учетом их специфических функций, во внимание не принимался, так как официальная идеология была крайне враждебна по отношению к религии и пыталась перестроить патриархальный уклад жизни сельских общин. Ополовников говорил о деревянном зодчестве как о носителе культурных форм, восходящих к докапиталистическому периоду в истории России. В его трактовке эти формы воплощали якобы существовавшую прежде модель общежития, которая в XIX веке пала жертвой капиталистического развития и классового угнетения, сопутствовавших царскому режиму. Если Гинзбург хотел, чтобы социалистическая архитектура преодолела социальное отчуждение, то для Ополовникова старинное деревянное зодчество должно было преодолеть отчуждение историческое, перекинув мост между прошлым и настоящим русского / советского народа. Эта убежденность проскальзывает в любопытном сочетании трепета, с каким Ополовников смотрел на построенные в XVIII веке церкви Кижского погоста, и неоднозначного, чтобы не сказать явно неприязненного, отношения к третьему элементу ансамбля – колокольне, возведенной в 1874 году. «Нынешняя колокольня ‹…› построена не в традициях народного зодчества, „как красота и мера показывают“, а по проекту, составленному епархиальным инженером ‹…› А это значит, что ее архитектура не только полностью подчинена мертвящим канонам официально-охранительского православия, но и воплощает в себе общеэстетические нормы господствующей культуры того времени – эклектизм и псевдонародность. Черты упадка архитектуры здесь видны во всем»[232]. После двух страниц резкой критики Ополовников милостиво признал за колокольней право на существование «как неотъемлемой составной частью ‹…› Кижского погоста и как зданием, которое воспроизводит, хотя и очень приближенно, силуэт и общий облик старой [XVIII века] шатровой колокольни»[233]. Иначе говоря, в глазах Ополовникова колокольня представляла лишь миметическую ценность благодаря отдаленному сходству с оригинальной, пришедшей в ветхость и в 1872 году снесенной.

Правительство Карело-Финской ССР пригласило Ополовникова как столичного специалиста, чья профессиональная компетентность могла добавить веса претензиям на региональное своеобразие. Такое положение давало ему власть определять, что считать подлинной архитектурой Русского Севера, а что нет. Но эта власть была совсем не монополией. Ополовников и другие энтузиасты, призывавшие оберегать историческое наследие Русского Севера, развернули кампанию по его сохранению и восстановлению. Эта кампания, поддерживаемая и финансируемая властями Карело-Финской ССР, включала борьбу с низшими чиновниками, которые руководствовались в первую очередь рациональными соображениями, а не критерием исторической ценности, а потому нередко принимали решение сносить старые здания, чтобы сократить расходы на их содержание[234]. Ситуация усложнилась в 1956 году, когда на ХХ съезде партии Никита Хрущев развенчал культ личности Сталина и советское руководство вернулось к характерным для раннего СССР техноутопическим картинам рационально устроенных социалистических пространств, требовавших разрушения прежних структур. В работе, посвященной московскому Арбату, Стивен Биттнер заметил: «Хрущев видел [в исторической архитектуре Москвы] пережитки старой России, несовместимые с укладом новой»[235]. Дискурс социалистического строительства требовал прежде всего разрушения старых дореволюционных смыслов и устоев, и предполагаемая ценность «народной старины» далеко не всегда защищала исторические здания от произвола местных чиновников, равно как и от полной заброшенности[236]. Наконец, не последнюю роль сыграло то обстоятельство, что в июле 1956 года Карелия потеряла статус полноправного члена Советского Союза и вошла в состав РСФСР в качестве автономной республики.

Вместе с тем при Хрущеве, когда культурная жизнь в СССР стала более свободной, у энтузиастов, заботившихся о сохранении памятников архитектуры, появилась возможность отстаивать свое по сути национально-романтическое видение советской истории и оспаривать – пусть и не напрямую – модернистский подход к развитию городов, избранный советским руководством в середине 1950‐х годов. Чтобы обосновать собственное право определять советское историческое воображение, советские специалисты по реставрации обратились непосредственно к материалу исторических сооружений – дереву как свидетелю подлинной истории России.

Наслоения истории