Весёлый Пушкин, или Прошла любовь, явилась муза…

Например, Лев Толстой очень любил детей. Они же его боялись. Они прятались от него под лавку и шушукались там: «Робя, вы этого бойтесь – еще как трахнет костылем!». Дети любили Пушкина. Они говорили: «Он веселый. Смешной такой». И гонялись за ним стайкой. Но Пушкину было не до детей. Он любил один дом на Тверском бульваре, одно окно в этом доме. Он мог часами сидеть на широком подоконнике, пить чай, смотреть на бульвар. Однажды, направляясь к этому дому, он поднял глаза и на своем окне увидел… себя. С бакенбардами, с перстнем на большом пальце. Он, конечно, понял, кто это. А вы?

Однажды Лев Толстой спросил Достоевского, царствие ему небесное: «Правда, Пушкин – плохой поэт?» – «Неправда», – хотел ответить Достоевский, но вспомнил, что у него не открывается рот с тех пор, как он перевязал свой треснувший череп, и промолчал. «Молчание – знак согласия», – сказал Лев Толстой и ушел. Тут Федор Михайлович, царствие ему небесное, вспомнил, что все это ему снилось во сне, но было уже поздно.

Лев Толстой очень любил детей. Бывало, приведет в кабинет штук шесть, всех оделяет. И надо же: вечно Герцену не везло – то вшивый достанется, то кусачий. А попробуй поморщиться – хватит костылем.

Однажды Гоголь переоделся Пушкиным и пришел в гости к Вяземскому. Выглянул в окно и видит: Толстой Герцена костылем лупит, а кругом детишки стоят, смеются. Он пожалел Герцена и заплакал. Тогда Вяземский понял, что перед ним не Пушкин.

Лев Толстой очень любил детей, и все ему было мало. Приведет полную комнату, шагу ступить негде, а он все кричит: «Еще! Еще!».

Пушкин часто бывал у Вяземского, подолгу сидел на окне. Все видел и все знал. Он знал, что Лермонтов любит его жену. Поэтому он считал не вполне уместным передать ему лиру. Думал Тютчеву послать за границу – не пустили, сказали, не подлежит, имеет художественную ценность. А Некрасов ему как человек не нравился. Вздохнул и оставил лиру у себя.

Однажды во время обеда Софья Андреевна подала на стол блюдо пышных, горячих, ароматных котлеток. Лев Толстой как разозлится: «Я, – кричит, – занимаюсь самоусовершенствованием. Я не кушаю больше рисовых котлеток». Пришлось эту пищу богов скормить людям.

Пушкин был не то что ленив, а склонен к мечтательному созерцанию. Тургенев же, хлопотун ужасный, вечно одержим жаждой деятельности. Пушкин этим частенько злоупотреблял. Бывало, лежит на диване, входит Тургенев. Пушкин ему: «Иван Сергеевич, не в службу, а в дружбу – за пивом не сбегаешь?». И тут же спокойно засыпает обратно. Знает: не было случая, чтоб Тургенев вернулся. То забежит куда-нибудь петицию подписать, то на гражданскую панихиду. А то испугается чего-нибудь и уедет в Баден-Баден.

Без пива же Пушкин остаться не боялся. Слава богу, крепостные были. Было кого послать.

Тургенев мало того, что от природы был робок, его еще Пушкин с Гоголем совсем затюкали: проснется ночью и кричит: «Мама!». Особенно под старость.

Пушкин шел по Тверскому бульвару и встретил красивую даму. Подмигнул ей, а она как захохочет: «Не обманывайте, – говорит, – Николай Васильевич, лучше отдайте три рубля, что давеча в буриме проиграли». Пушкин сразу догадался, в чем дело «Не отдам, – говорит, – дура». Показал язык и убежал. Что потом Гоголю было…

Лев Толстой очень любил детей, а взрослых терпеть не мог, особенно Герцена. Как увидит, так и бросается с костылем и все в глаз норовит, в глаз. А тот делает вид, что не замечает. Говорит: «Ох, Толстой, ох, Толстой…».

Однажды Гоголь переоделся Пушкиным, а сверху нацепил маску и поехал на бал-маскарад. Тут к нему подпорхнула прелестная дама, одетая баядерой, и сунула ему записочку. Гоголь читает и думает: «Если это мне как Гоголю, что, спрашивается, я должен делать? Если это мне как Пушкину, как человек порядочный, не могу воспользоваться. А что, если это всего лишь шутка юного создания, избалованного всеобщим поклонением? А ну ее». И бросил записку в помойку.

Однажды Гоголь переоделся Пушкиным и пришел в гости к Державину Гавриле Романовичу. Старик, уверенный, что перед ним и впрямь Пушкин, сходя в гроб, благословил его.

Тургенев хотел стать храбрым, как Лермонтов, и пошел покупать саблю. Пушкин проходил мимо магазина и увидел его в окно. Взял и закричал нарочно: «Смотри-ка, Гоголь (а никакого Гоголя с ним не было), смотри, смотри-ка, Тургенев саблю покупает, давай мы с тобой ружье купим». Тургенев испугался и в ту же ночь уехал в Баден-Баден.

Лев Толстой и Федор Михайлович Достоевский, царствие ему небесное, поспорили, кто лучше роман напишет. Судить пригласили Тургенева. Толстой прибежал домой, заперся в кабинете и начал скорее роман писать – про детей, конечно (он их очень любил).