Весна

— Слушай. Была у меня хорошая нива. Купил я ее. Отдал за нее все, что имел. Вспахал я эту ниву, и принесла она мне видимо-невидимо густого, тонкого проса. Обнес я ту ниву высоким плетнем и все лето стерег от потравы, точно зеницу ока берег. Росла на той ниве ветвистая груша, на той груше — гнездо, а в гнезде день и ночь щебетала золотоглавая пташка. День и ночь… Ходил я по своей ниве, слушал как зачарованный свою пташку, и не было на свете человека счастливей меня. Точно в сказке текла моя жизнь. Но однажды ночью, когда просо мое созрело, пришел я к моей ниве и знаешь, кого там застал? Быка застал! Ходит бык и топчет мою ниву, просо мое пожирает. Скажи, вот ты умный человек, что мне делать? Сжать ли то просо или того быка заколоть?

Заметался Иван точно рыба в неводе, что накинул на него Момчил. Он все понял. Лицом к лицу встала перед ним обнаженная правда, и он не выдержал.

— Коли убьешь быка, — ответил он, — другой бык повадится твою ниву топтать. Хочешь моего совета? Скажу — надо просо сжать!

— Просо?! — взревел Момчил и вскочил на ноги. Раскатами грома гремел его голос, зловещими молниями сверкали глаза. — Ты хочешь, чтобы я просо сжал? А знаешь ли ты этому просу цену? Видишь теперь, — обернулся он к Бойке, — с каким человеком ты спала эту ночь? Я пушинке не давал на тебя упасть, а он тебя толкает под нож, лишь бы собственную шкуру спасти! Нет, Иван, я так думаю: верней всего будет и быка заколоть, и просо сжать. Разом за все рассчитаться. И не мешкая. Нынче же ночью!

Глаза его налились кровью. Толкнув дверь ногой, он вошел в соседнюю комнату. Наклонился, поднял с кровати Иванов клинок. Вытащил его из ножен. В этой сверкающей полоске стали увидел он свое спасение — как моряк, стоя на палубе тонущего корабля, видит спасение в мелькнувшей вдали полоске берега. Обернулся Момчил, Иван стоял у стены — бледный, словно мертвец. Бойка по-прежнему не сводила с мужа обезумевших глаз. Глаза эти молили: пощады! Пощады? А разве вы пощадили меня, когда… Дом зашатался… Затрещали стены, потолок обрушился, пол ушел из-под ног. Вино из жбана разлилось лужей крови на пестром ковре, потекло к двери, обагрило порог. Не вино это — кровь человеческая!

Он выпустил ножны из рук. Они упали, громко звякнув о железную подкову, приколоченную на счастье у порога горницы. Звон разбудил спавшего в колыбели ребенка. Мальчик спросонья захныкал, заскулил, как котенок. Момчил вздрогнул. Остановился. Заглянул глубоко в собственное сердце. И какой-то внутренний голос сказал ему:

— Оставь, не безумствуй! Подумай о невинном младенце, что лежит в колыбели. Как переступит он труп матери, когда вырастет и придет ему пора выйти к людям? Побежит жизни навстречу, споткнется о него, упадет и разобьет нежную свою головку. А когда поцелует отцовскую руку, на губах его навеки останутся пятна крови. Будь другом мне, Момчил, послушай меня!

Рука Момчила еще сжимала кинжал, но он уже сдался.

— Хорошо, — ответил он голосу сердца, — я послушаю тебя.

Выпустил из рук кинжал и глухо проговорил:

— Убирайтесь оба из моего дома!

Иван, как безумный, смотрел на него, не веря своим ушам.

— Вон! — в ярости крикнул Момчил.

Ночной гость и Бойка неслышно проскользнули мимо него и исчезли. Дом опустел. Момчил прошел в соседнюю комнату и упал на колени перед колыбелью сына. Наклонился над ребенком. Завидя отца, мальчик приоткрыл крохотный свой ротик, сверкнули два перламутровых зубика. Протянул ручонки, пытаясь поймать длинные отцовские усы.

Момчил нежно погладил сына.

— Только ты у меня остался! — промолвил он. Горестный комок подкатил к самому горлу. Крупные, чистые слезы хлынули из глаз и залили счастливое личико Дамянчо.

Перевод М. Михелевич.

ИВАН КРАЛЕВ

Они ехали из Мержанова в санях, запряженных белыми конями, увешанных звонкими бубенцами. Скрипач держал вожжи, рядом с ним сидела его юная невеста. Позади них — два усатых здоровяка с добрыми синими глазами, оба в мохнатых шапках — мержановские пастухи — Горан и Петко, братья невесты.

Стремительно мчались кони, пели, заливались бубенцы — словно птицы в белом весеннем саду. Невеста обеими руками держалась за правую руку своего жениха, в дом которого ехала невенчанная, а братья-богатыри подталкивали друг друга локтями и добродушно посмеивались. Любо им было, что едут они в санях, запряженных белыми конями, что едут они в Кладницу, куда издавна не ступала нога ни одного жителя Мержанова, и что сестренка их выходит замуж за такого славного скрипача, как Иван Кралев. Девушка думала о незнакомом свекре, который встретит их во дворе своего дома, радостный, улыбающийся; о подарках, которыми он одарит ее, и о высоком памятнике на площади, как раз напротив ворот дедушки Кралю.