Весна

За ними по мягкому снегу тянулся след двух полозьев. Это были первые следы, проложенные за шестьдесят лет между двумя враждующими селами — Мержановом и Кладницей. Когда-то, много лет тому назад, широкая, наезженная дорога соединяла оба села. Вереницы людей и телег проходили по той дороге. Осенью, в канун Димитрова дня, жители Мержанова доверху нагружали запряженные буйволами телеги большими кулями с овечьим сыром и маслом, мешками с яблоками, всевозможными изделиями из дерева (Мержаново славится своими дремучими лесами) да ехали менять на золотое зерно из кладницких закромов. Жители Кладницы привечали их как родных, в дом зазывали, поили, кормили, радовались. Белыми зимними ночами кладницкие парни верхом отправлялись красть мержанских девушек, прекрасных, точно лесные русалки. И родственные узы, связывавшие эти села, год от году становились все крепче и крепче. Так было когда-то, до того страшного летнего дня, когда в Кладнице посреди площади насадили на кол голову воеводы Стояна Кралева, а вокруг, словно снопы на току, свалили трупы сотни его юнаков. В то самое лето узы, соединявшие села, вдруг разом оборвались, и дорога между ними опустела, поросла травой. Ни души не видно было больше на этой некогда оживленной дороге. Подошла вторая весна, ливни размыли ее, и стала она похожа на открытую рану. Прошли ливни третьей весны, и рана сделалась еще шире, еще глубже. Рана эта зияла и ширилась целых шестьдесят лет, покуда не превратилась в глубокий, сухой овраг. По краю этого оврага и неслись сейчас вихрем, запряженные белыми конями, легкие сани с женихом и невестой.

Подъезжая к Кладнице, Иван Кралев взмахнул кнутом и гикнул, братья невесты тоже весело закричали, а девушка привстала, чтобы взглянуть на село, которое должно было стать для нее родным. Окруженное со всех сторон крутыми скалами, лежало оно, как в гнезде, на снежной пуховой постели. Сердечко ее забилось. Вдруг, словно из-под земли, перед самыми конскими мордами вырос высокий, статный человек в солдатской папахе, с ружьем за плечами, схватил коней по уздцы и остановил сани:

— Стой! Куда?

Он метнул на девушку свирепый волчий взгляд. Та смутилась, беспомощно оглянулась и села. Удивленно спросил Иван Кралев:

— Зачем ты остановил мои сани, Караметак? Прочь с дороги, дай проехать!

— Из Мержанова они?

— А хотя бы и так — тебе что за дело?

— С этими людьми ты в Кладницу не въедешь, — ответил человек с волчьими глазами.

— Кто тебе сказал, что не въеду? — тихо произнес скрипач. Голос его дрогнул. Он замахнулся кнутом, чтобы хлестнуть Караметака по голове, но рука замерла в воздухе: в этот самый миг на деревенской церкви ударил колокол. Пастухи скинули шапки, залились лаем деревенские собаки, и откуда ни возьмись выскочила на околицу тьма-тьмущая народу, человек сто — мужчины, женщины, дети. Они столпились вокруг саней, преградили дорогу.

Снег почернел от людей. Раздались возгласы:

— Не бывать тому, не пустим невесту из Мержанова! Вези обратно!

— В уме ли ты, Иван? Как взбрело тебе в голову привезти в село это вражье семя!

— Нешто мало в Кладнице пригожих девушек!

— Слушайте, православные! Если эта женщина войдет в наше село, огнем выжжет наши поля, градом побьет посевы, чума поразит детей наших — помяните мое слово! Можно ли нарушить, втоптать в грязь клятву народную, можно ли, я вас спрашиваю?

— Нет! — закричала в ответ толпа.

— Кто преступит народную клятву — того вон из села!

— Господь все видит, все знает, не простит он, коли нарушим мы свою клятву!

Молчал жених. Молчал Иван Кралев. Молчал скрипач, целых десять лет игравший для этих людей на свадьбах, хоро и посиделках, щедро, от всего сердца, отдавая им самое драгоценное, что может дать людям музыкант — свои песни. Смотрел он на них и не узнавал. Неужто это те самые люди, что украдкой смахивали слезу при звуках грустных старинных песен? Неужто это они, украсив себя цветами, весело и лихо отплясывали под его скрипку праздничное хоро? Нет, не они это!

Тихо падал мелкий снежок и засыпал разъяренных людей, белых коней, свадебные сани. В белоснежном свадебном уборе утопала впереди Кладница, а Мержанова и не видать, словно в снегу растаяло.

И когда понял он, что нет среди этих людей ни одного близкого ему человека, который раздвинул бы толпу и освободил для него дорогу, Иван обернулся назад и сказал:

— Дайте топор!

Голос его был все так же тих и взволнован. Один из пастухов нагнулся и подал ему топор. Крепко стиснула топорище рука, привыкшая дотоле держать только смычок. Поднялся Иван Кралев, выпрыгнул из саней.

— Слезайте и идите за мной, я проложу вам дорогу! — обернулся он к своим спутникам и погладил по щеке невесту, которая со страху была ни жива ни мертва. — Не бойся, любушка, не бойся! Они одумаются.

Он поднял топор над головой и закричал страшным голосом — никогда не видели кладненцы таким своего скрипача.

— А ну, прочь с дороги! В куски изрублю всякого, кто попадется мне под руку! Будете знать, как останавливать свадебные сани… Выходи! Погляжу я, кто посмеет встать мне поперек дороги!