Весна

Проговорил это Змей, схватил светлячка и сунул ей в руку. Хлынули слезы из глаз девочки, раскрыла она для молитвы уста. И лишь только погас светлячок — она окаменела. Но даже когда она превратилась в камень, Юрдан, слезы не перестали течь из ее глаз. Собрался их целый ручей и просочился он наружу через трещины. Вот этот источник, из которого ты воду набираешь, — это и есть Славянкины слезы.

— А почему вода в нем холодная? Слезы ведь горячие?

— Да потому, что глаза у нее каменные.

— Дедушка Цвятко, хочу я тебя что-то спросить, только ты на меня не сердись.

— Спрашивай, Юрдан.

— На что тебе каменная девушка? Ты человек старый, зубы порастерял, а все о женщинах думаешь!

— Погоди, сынок, не бери греха на душу. Мне уже больше не нужны женщины. Мне нужна дочь. Всю-то жизнь ждали мы с моей старухой Цвятковицей дочку. Уж сколько она по докторам и знахаркам ходила, сколько настоя из целебных трав выпила, сколько камней под поясом носила. Но не дал господь нам дитятка. А в прошлом году переселилась в другой мир и бабушка Цвятковица. Никого не осталось у меня на этом свете. Опустел мой дом. Хочу взять к себе ту девушку, что просидела в пещере двести лет. Будет она подметать мой старенький домик, цветы в саду сажать, бобовую похлебку варить, чтоб похлебать и мне горяченького, Юрдан, когда вернусь я усталый с поля.

— Да как же ты ее оживишь?

— Это дело простое. Спасение ее — в живом светлячке. Как только дам я ей светлячка в руку, она зашевелится, поднимет руку и вытрет слезы. Ох, надо пойти посмотреть, куда запропастились мои глупые ягнята…

Дед Цвятко пошел сгорбившись, опираясь на дубинку. Его рукава повисли, как крылья старой птицы.

— Сумасшедший! А может — кто его знает! — и не сумасшедший вовсе, — задумчиво произнес Юрдан и, спохватившись вдруг, что запаздывает, поднял свои кувшины и зашагал босыми ногами вверх по тропинке.

Перевод Е. Яхниной.

БРАТЬЯ

Стрелой пронеслись над селом первые ласточки. Заблестели омытые весенним солнцем снежные вершины Родопских гор. Потекли вниз ручьи и затопили луга. На ветвях персикового дерева, которое шумело под окошком у Николы, завязались почки. Согрелась земля. Во дворах зашевелились крестьяне. Нивы раскинулись будто нарядные зеленые ковры, вывешенные для просушки на склонах холмов. Из летней пекарни вылезла кошка, потянулась, изогнув спину дугой, зевнула, улеглась у выбеленной стены, зажмурилась и замурлыкала. Воробьи на соседней скирде зачирикали, уселись на навозную кучу и принялись проворно рыться в соломе. Из избы вышел Гурко, сдвинул шапку набекрень, почесал в затылке, посмотрел на большую кучу навоза и пошел к сараю. Тут он стал приводить в порядок телегу, заложил дощатые боковинки, выправил дно, поднял дышло и затем уже подтолкнул порожнюю легкую телегу к навозу. И начал накидывать его железными вилами. Разворошенный навоз задымился. С гумна вышел младший сын деда Йордана — Никола.

— Братец, — сказал он, — дай помогу тебе.

— Нечего мне помогать, — отрезал Гурко, не глядя на него. — Вместо того чтобы болтаться здесь да бездельничать, отправляйся-ка лучше по селам, поищи работы. Ты молодой, стыдно тебе ходить без дела.

— Куда же мне податься? Ведь отец оставил нам ниву. Кто же пожнет мою долю? Кто уберет мои снопы?

Гурко оперся на вилы.

— У тебя, братишка, доли нет. Нечего на нее зря зубы точить, не придется тебе есть хлеб с поля в Мырзяновом долу!

— Как это так — не придется! Разве это нива не отцовская? Сколько полагается тебе, столько же и мне. Конечно, если нынче земля не родит, — дело другое.

— Ты не рассуждай, а бери сумку, положи в нее хлеб, две головки лука и ступай! Слыхать, во Фракии снова дороги строят. Ищут рабочих камень разбивать. Эта работа как раз по тебе. Постарайся заработать немного, а как вернешься к зиме — купишь для себя хлеба и поможешь налог выплатить. Не стану я один весь дом на своем горбу тащить. Придется и тебе платить. А как же еще…

— А нива?

— О ниве не тревожься. Она моя.

— Как это твоя?

— В смертный свой час старик поручил соседке — бабке Гергине — сказать мне, что оставляет ниву мне одному. Сам-то я был в это время на базаре, а когда вернулся — не застал уже его в живых. А бабка рассказала мне все потом.

— Да ведь бабка Гергина совсем глухая. Как же она его услышала?

— Глухая ли, нет ли, а только услышала. Он сделал знак рукой и поднял кверху большой палец, чтобы показать, что нива остается набольшему. А набольший — я, братец ты мой. Вот оно какое дело!

— А я ничего об этом и не знал, — сказал в раздумье Никола.

— Вот теперь узнал.

— Да, узнал, — опустив голову, младший брат пошел к дому, сделал несколько шагов и обернулся: — Брат, хоть на этот год позволь мне убрать поле. Половина хлеба моя. Отец ведь его сеял. Из своего амбара зерно брал. Я, как и ты, его сын.

— Не дам, вот и весь сказ!

— Как это не дашь? Еще посмотрим летом. Я ухожу дробить камень. Но вернусь, когда поспеют хлеба, чтобы их убрать. Попробуй мне помешать! Увидим еще, посмеешь ли ты!

— Кому это ты угрожаешь? — вскинул вилы Гурко и с грозным видом придвинулся к Николе.