Весна

— Куда? Да в уме ли ты? Плюнь ты на них. Темный народ, что с них взять? Пускай себе брешут, а ты не слушай.

Когда началась война, забрали в солдаты и Лазара. Вскоре слух прошел, будто его ранило. В первом же бою, едва заслышав пушечный выстрел, подхватился наш Лазар и давай бог ноги. Тут пуля его и настигла. Вернулся Лазар хромым. Еще и теперь у него зуб на зуб не попадал — такого страху там натерпелся.

Чередой потянулись годы. Детей у них так больше и не было, и Инка стала жить чужими радостями. Она вся загоралась, когда видела маленького ребенка, ягненочка или птенчика.

Во всем селе Лазар питал доверие только к одному деду Ивану, и потому страшно перепугался, когда Кримка сказал «худо, брат».

— Что, что худо-то? — отважился спросить из своего темного угла Лазар.

— Что? В письме вон сообщают, что ты зарезал мельника Кривицу. Чего на меня уставился?

— Дед Иван…

— Знаю, знаю. Стращают тебя, сынок. Пишут, бесстыжие, будто, когда ты зарезал мельника, то и деньги его прибрал. Полная кубышка золотых червонцев была зарыта будто у Кривицы на огороде за мельницей. А этот, что пишет, родней Кривице будто доводится, седьмая вода на киселе. Требует, чтоб ты полкубышки ему отсыпал. Грозится нагрянуть как-нибудь ночью. Так чтоб ты приготовил червонцы-то! А коли, пишет, не отдашь, шкуру с тебя сдерет. Башибузук проклятый!

Лазар стоял белый как мел.

— Дед Иван, ты ведь знаешь меня как облупленного. За что они меня мучают? Что я им худого сделал?

Бедняга дрожал, глаза его были полны слез.

— Ну, ну! Чего нюни распустил, ровно баба какая? Вот не слушаетесь меня, а не зря я вам твержу, чтоб каждый заимел в доме такое ружьишко, как у меня. Спору нет, старое оно, но зато бьет что твоя пушка. Попробовал бы кто мне такое письмо написать да припожаловать ко мне ночью, я бы в нем, как в решете, дыр понаделал бы. Долго б он мою кримку помнил. Двадцать лет, почитай, не брал я ее в руки, боюсь из нее бахнуть — больно много у нас в селе баб на сносях.

Лазар встал и, пошатываясь, направился к двери. Дома, когда он рассказал обо всем Инке, та в голос запричитала.

Стемнело. Затих грохот телег по улицам села, вернулась с пастбищ скотина. Ночь нагнала еще больше страху на беднягу Лазара и его жену. А ну как и впрямь заявится тот? Что ему скажешь, как перед ним оправдаешься? Вскоре над темными деревьями сада показалась луна, и стало светло как днем. Лазар выскочил на улицу и побежал к дому деда Ивана. Постучался, всполошил собаку. Дед Иван вышел к нему в одном исподнем.

— Ты чего это стучишься об такую-то пору?

— Прощенья просим, дед Иван! Хочу попросить тебя об одном деле, не откажи уж. Будь отцом родным!

— Говори.

— Дал бы ты мне свое ружьишко-то.

— Ружье? Да ты в уме? Зачем оно тебе понадобилось? Кого стрелять собрался?

— Да никого я стрелять не буду. А так, для храбрости.

— Ишь чего удумал. Хорошенькое дело. Вот теперь-то мне и открылось, что ты за человек и почему тебе такие письма шлют. С виду тихоня, мухи не обидишь, а пришел за ружьем. Иди-ка ты прочь от моих ворот, не то собаку спущу. Марш!

Лазара в жар бросило.

— И ты, дед Иван!

— Да, и я! Видали? Ружье ему подавай, людей убивать.

Сквозь землю готов был провалиться несчастный Лазар. Кримка в сердцах громко хлопнул дверью.

До полуночи Лазар Душегуб таскал из сада бревна, поленья, камни — ворота заваливал. Тетка Инка светила ему керосиновой лампой. К тому времени, когда первые петухи пропели, ворота были так прочно завалены, что и вдесятером не сдвинуть. А когда пропели третьи петухи, Лазар разобрал плетень в дальнем конце сада и вывел под уздцы старую свою лошаденку. На телеге серая, точно черепаха, сидела тетка Инка, пугливо озираясь по сторонам.

Они бежали из села.

Когда телега въехала на вершину высокого холма, их встретило солнце. Ласково, как сестра, как мать. Роса омочила босые ноги Душегуба. Он остановил лошадь, повернулся лицом к восходящему солнцу и скинул с головы шапчонку. Тетка Инка выпрямилась в телеге и быстро, истово закрестилась.

— Матерь божья, авось в другом селе люди подобрей окажутся.

Перевод Б. Ростова.

ОДНАЖДЫ СНЕЖНОЙ НОЧЬЮ

Ребята были несмышленые, поэтому снежный человек вышел из их рук недоделанным. Вместо носа они воткнули ему стручок красного перца, и человек стал обнюхивать воздух, как охотничья собака. На голову дети нахлобучили ему ветхую дырявую шляпу, чтобы у него проветривались мозги. А усы ему сделали длинные, из шерсти — ее вытащили из старой подушки, которой вспороли брюхо. Усы повисли книзу, и как только ребята побежали искать глаза для снежного человека, он поднял руку и начал усы подкручивать. Веселые маленькие человечки, размахивая руками, побежали домой и вскоре вернулись с двумя стеклышками от разбитой бутылки из-под лимонада; они вставили их под лоб на белые щеки, украшенные усами. Снежный человек мигом прозрел. Огляделся вокруг и вздохнул:

— Ах, как чудесен мир!