Весна

Кругом, куда ни взглянешь, равнина задыхается от зноя. Земля жаждет дождя. Сухо шелестят сожженные солнцем кукурузные листья. В истоптанном жнивье ни единой зеленой травинки. Пыль в колеях горяча, как пепел из только что прогоревшей печи. На придорожных кустах дрожат дымчатые листья. Одинокая птичка с тихим щебетанием носится на ослабевших крыльях над пересохшим руслом реки. Только просо на бахче деда Ивана все выше тянет свои метелки, и зернышки его зарумяниваются. Дед Иван Смок сидит у шалаша, широко расставив ноги, без шляпы, в расстегнутой рубахе, с засученными рукавами и плетет из лозы корзинку. Позади, под тенью груши, стоит старая разбитая таратайка. К правому ее колесу привязана огромная овчарка. Она лежит, опустив голову на передние лапы, и тяжело дышит, высунув язык. Слева стоит осел Смока со спутанными ногами. Он тянется к бахче, усеянной мраморными арбузами, покрытыми серебряной пыльцой, и тащит за собой таратайку вместе с собакой. У самых ног Смока в глубокой яме копошится что-то живое. Время от времени старик бросает туда арбузные корки. «Что-то живое» встречает их ликующим хрюканьем. Вдоль плетей большая дорога. Она пересекает жаркую равнину и ползет к прохладным горам. По дороге бежит откормленная гнедая лошадка, быстро перебирая запыленными копытами, похожими на белые сапожки. Она тащит за собой размалеванную тележку, и та скрипит, повизгивает и поет на все голоса. В тележке дремлет, покачиваясь, человек в заштопанной, пропотевшей рубахе и почерневшей соломенной шляпе без ленты.

— Тпру-у! — закричал дед Иван лошадке, когда тележка поравнялась с его шалашом.

Возчик вздрогнул.

— Слазь! — приказал Смок.

Возчик почесал затылок, сдвинул назад шляпу и неохотно слез с тележки.

— Рассказывай, Маринчо, что нового?

— Не спрашивай, дед Иван!

— А что случилось?

— Душа болит. Даром прошло у меня лето. Думал: как все люди, обработаю свой огородик. Взялся за дело, посадил всего понемножку. Смастерил водочерпалку. Всю весну из огорода не вылезал. Как дите родное был для меня каждый стебелек. На глазах росли. А когда зацвели они и стали плоды завязывать, я сказал себе: прощай, бедность! Каждый день буду теперь возить в город по тележке с овощами, а горожане так и будут на них налетать. Починил тележку — перетянул шины на передних колесах, новое днище смастерил. И вот, дед Иван, до Петрова дня речушка журчала и радовала мое сердце. Но когда кончились дожди и вода начала убывать, словно схватил меня кто за горло. Ты знаешь, какой в верхнем селе народ — жадные, люди скверные, только о себе думают. Взяли да и запрудили речку и отвели ее к своему селу. А я остался как рыба на берегу. Им-то что — им теперь только и жить, а мы хоть ложись да помирай. Жернова на мельнице остановились. Рыба в ручье передохла, и мой огородик поник и зачах. Вчера вечером поп Матей мимо шел — решил в мельничном омуте искупаться. Выпил красного винца, закусил вареной курочкой, разгорячился и пошел к реке. Но вернулся прямо-таки в отчаянии. «Ну и ну, говорит, негде бороду намочить. А жарища какая!»

— Я, дед Иван, думал в этом году, как сколочу немного деньжонок, построить себе домишко. У старого-то подпорки совсем прогнили. Если зима будет снежная, он еще как-нибудь ночью завалит нас. Жена дрожит от страха. Одна надежда была на огород, да и та была, что кусочек льда в кулаке. Разжал я кулак и вижу, что пусто. Вот они мои новости.

— Возьми арбуз в шалаше и нарежь. Только сначала дай мне прутик, ручку для корзины сделать.

Маринчо подал прутик, на коленях забрался в шалаш и выкатил оттуда холодный арбуз с макушкой, похожей на звезду. Нарезал его, подал первый кусок Смоку, а во второй впился сам.

Где-то далеко в горах прокатились три глухих удара. Маринчо положил арбуз и прислушался.

— Гремит, — сказал дед Иван, — пошли в наступление на скалы. Валятся камни, как ополченцы. Всерьез строят, не на шутку. Много народу в горы потянулось. Опустели села. Вчера мимо меня прошли ребята из Мечкюра. Со знаменем впереди, с кирками и лопатами на плечах, с песнями. Бахчу мою пообчистили, тридцать семь арбузов срезали. А потом их старший запустил руку в карман и отсчитал мне три бумажки. «Ребята, — сказал я им, — вы идете бороться с горами, за народ, за землю, которая вся от жары растрескалась, и чтоб я с вас деньги за арбузы брал? Не будет этого». — «Задаром не возьмем, — говорит старший, — не примешь деньги, вернем арбузы!» — Пришлось взять. Что с ними поделаешь: нашенские ребята.

— А им-то платят?

— Да нет, работают задаром. Впервые в жизни такое вижу.

— Мне не понятно, что они там в горах делают и почему стреляют, как из пушек? Много раз собирался как-нибудь вечером на собрание сходить, вникнуть, что там такое, но до сих пор не сумел — работа одолела.