Весна

— Вон тот медведь, черный такой? Слушай, Топтыгин, возьми скрипку и поиграй моим орлам!

Иван Черный смотрел на него не шевелясь.

— Живо! — крикнул Кирджалия.

Иван поднялся и проговорил тихим, дрожащим голосом:

— Я не играю тем, у кого руки в крови!

— Будешь играть, медведь лохматый, и попляшешь еще! Хозяин, подай ему скрипку!

Хозяин снял скрипку, подал ее Ивану и начал уговаривать:

— Иван, поиграй уж им! Не упрямься! Не убудет же тебя оттого, что им поиграешь!

Иван протянул руку, взял свою скрипку, выпрямился и двинулся к волкам, не сводя глаз с Кирджалии. Подойдя к ним, он размахнулся, трахнул изо всех сил скрипкой о балку и разбил ее на мелкие кусочки.

— Я тебе покажу, сволочь! — вскочил Кирджалия и выхватил револьвер. — Со мной так не шутят!

Но пока он наводил револьвер, Иван, как лев, ринулся на зверя, толкнул его в грудь и повалил наземь. Затем, окинув взглядом ошеломленных жандармов, схватил одну из винтовок, спокойно вышел в открытую дверь и потонул в темноте. В кузнице мы его больше не видели, но слышали о нем, когда в Злом долу пошел под откос целый немецкий поезд, груженный орудиями, когда поднялись села.

Один за другим молодые парни уходили в горы. Мы думали, что партизаны скрываются где-то за тридевять земель, а оказалось, что они были рядом, в Гайдуцком долу. Под этим самым явором, который мы сейчас срубили, у них была выкопана землянка. Кирджалия ревел как бесноватый. На другой день избил меня в участке. Сломал мне левую ключицу. Много народу перебил он в ту пору…

Когда Иван спустился с гор, мы решили выбрать его в сельские старосты, но он не захотел.

— Не по мне это дело, — сказал он, — мне дай подковы ковать, точить лемеха, серпы клепать! Теперь наша земля будет родить хлеб только для трудового народа. И кузнецы нужны, чтобы ковать новый мир. А дед Неделчо смастерит мне новую скрипку с ясным голосом. Та, старая, была на плаксивую женщину похожа.

Я сделаю скрипку. У нее будет волшебный голос. Иван станет на ней играть и воспевать юношей, павших в балканских ущельях за свободу народную, юношей, чьи тела растаскали по скалам орлы. Иван Черный сложит новую песню о тех славных людях, что закладывают основы святой народной республики, о тех, кто прокладывает в горах дороги и тоннели, строит плотины и водохранилища, чтобы в засуху влаги хватало для последнего корешочка и чтоб вся земля была залита электрическим светом. Заиграет моя скрипка мастерам, которые строят мосты и дороги, тем, кто запахивает межи и дружно работает на общей земле, тем, кто ткет ткани, добывает уголь, пишет книги о новом человеке. Кузнец Иван ждет меня.

— В тот вечер, когда я разбил кремонку, я поклялся не браться за смычок, пока не настанет светлый день. Сейчас рука моя истосковалась по смычку. Дед Неделчо, начинай!.. Душа моя словно бочонок, в котором бродит молодое вино.

Так говорит мне Иван. Как только дерево высохнет, сделаю из него скрипку, каких доселе не делывал. Для нашего Ивана Черного…

Мастер Неделчо взглянул на меня. Глаза его сияли.

Перевод С. Займовского.

ГРАНИТ

В тот поздний осенний вечер туман стелился низко над землей, окутывая разъезженные пыльные дороги, опустевшие поля, подернутые багрянцем леса, селенья. Вдоль большака там и сям высились темные силуэты деревьев. Словно стражи-великаны, зорко вглядывались они в призрачный караван, шаги которого раздавались во мгле, и, напрягая слух, ловили перезвон колокольчиков, нескончаемую песню немазаных колес, тяжелую поступь скота, людской говор. Белые волы были совсем невидимы, лишь черные мокрые их рога покачивались в молочных клубах тумана. Хозяева их в ямурлуках и остроконечных башлыках медленно шагали рядом. Они были похожи на сказочных гномов. Покрытые рядном, доверху нагруженные подводы плыли во тьме, словно бочонки на невидимых колесах.

— Стой! Забирай влево! — хрипло прокричал вожак каравана. — Где-то тут в той стороне Поройница, самая чистая из всех горных речек.

Караван свернул с дороги, заскрипели оси и дышла, и топот воловьих копыт заглох в шелесте влажной, но уже отцветшей травы. Возчики быстро распрягли волов, бросили им сена, накинули на них домотканые попоны и, отвязав от грядок телег сумки с провизией, сгрудились вокруг вожака, который, присев на корточки у пенька, высекал кремнем огонь из огнива, чтобы запалить горсть сухого сена.

— Чего уставились, ступайте вниз к Поройнице, тащите хворосту. Только смотрите, посуше! — крикнул он возницам. Те нехотя повиновались и исчезли в тумане.

Вскоре затрещал костер и осветил загорелые лица семерых гончаров, их морщинистые лбы, невеселые глаза, русые, обвисшие книзу усы. Гончары возвращались с равнины в горы. Возили в нижние села кувшины, расписные миски, горшки, крынки, а теперь везли к себе мешки с зерном, полученные там в обмен на изделия из глины.

— Ну и туман! Волы во тьме-то все ноги посбивали, — проговорил самый старый из них, дед Рою. — Должно, поздно уже.

— Где-то внизу петухи пропели, видно, село недалеко.