Весна

Поздней ночью добрался я до казармы. Там меня одели, накормили и принялись обтесывать да отшлифовывать. Поначалу я шарахался из стороны в сторону — то лез вон из кожи, чтобы всех обогнать, то плелся в самом хвосте. Взыскания сыпались на меня, как палочные удары на спину упрямого осла. Но мало-помалу я соскреб с себя ржавчину и зашагал в ногу с товарищами. Забыл свои прежние невзгоды. Правда, и здесь выпадали на мою долю тяжкие минуты. Я с трудом подавлял в себе горечь, когда мои товарищи получали из дому письма и с сияющими лицами читали их. В течение всего первого года службы никому не пришло в голову черкнуть мне хоть строчку. Тогда надумал я сам прислать себе письмо. Тайком, когда все спали, написал его, вложил в конверт и потихоньку опустил в почтовый ящик. Получил я это письмо, когда мы были на учении далеко в горах. Ребята удивлялись: выходит, и меня не забывают. Но письма я никому не показывал — сразу бы узнали мой почерк.

Девушка взяла Тошкину руку в свою и сжала ее. Тошка удивился: почему он не отнимет руки, почему так приятно ему прикосновение теплой девичьей ладони?

— На второй год перевели меня служить на границу. Завоевал, значит, доверие, раз сочли меня достойным охранять Республику. Я даже в собственных глазах вырос.

— А дальше? — робко спросила свинарка.

— Старался изо всех сил. Не отлынивал. Не зря ел народный хлеб. Когда поймали мы диверсантов — была страшная гроза. Хлестал ледяной дождь. Пограничная река вздулась и бушевала. Чтоб добраться до наблюдательного пункта, нам с товарищами пришлось переходить вброд вышедшую из берегов речку. Перейти-то перешли, но по грудь в воде и с трудом выбрались на берег. Суди сама, каково нам досталось. Целых восемь часов в дозоре — вымокшие до нитки. На рассвете дождь сменился снегом. Руки и ноги окоченели так, что мы уж их и не чувствовали. И тут показались диверсанты. Не буду тебе рассказывать, как мы их преследовали и как поймали. Скажу одно: когда доставили мы их на заставу и я протянул руку за кружкой горячего чаю, то не сумел удержать ее и вылил кипяток себе прямо на ноги. У меня после этого на ногах все ногти сошли. Ну, да это ничего! Пальцы быстро зажили. А спустя месяц получил я письмо от бай Ивана, нашего председателя. И денег мне прислал. Написал, что все наше село гордится мной. Прочел я это письмо и заплакал. А Марушка прислала мне вязаные рукавицы с маленькой запиской, в которой написала свое имя и название села.

— Тепло тебе было в тех рукавицах?

— Нет.

— Почему?

— Потому что я их не надевал. Храню, как память. Это ведь единственный подарок от милой моей Марушки. В тот самый день, как получил я рукавицы, и написал я ей первое письмо.

— И что же она ответила тебе?

— Она мне ответила…

И, глядя прямо перед собой, Тошка принялся подробно рассказывать о Марушкиных письмах. Упомянул о том, как однажды, войдя за чем-то в казарму, он заметил, что солдаты указывают на него пальцем, и узнал, что ему присвоено звание сержанта. Описал, как встретил его Иван-председатель, как принимали его в кооператив. Сказал о том, сколько винограда рассчитывает собрать в этом году его бригада, а также о том, как председатель обнял его (родной отец сроду так не обнимал) и перед всем честным народом, на собрании, объявил:

— Тошка теперь правая моя рука в кооперативе.

— …Вот и вся моя автобиография, — закончил он и резко повернулся к девушке, но та, уронив руки на траву… спала глубоким сном. Грудь ее ровно поднималась и опускалась. Розовые обветренные губы слегка вздрагивали. Казалось, она и вправду погружена в глубокий сон, но на самом деле девушка только притворялась спящей.

— Уснула, — огорченно проговорил Тошка. — Я-то, дурень, распинаюсь, душу перед ней раскрываю, а она — ноль внимания.

Было уже темно, когда свинарка подвезла его к своему дому. Ее мать встретила гостя как родного сына. Подала табуретку, усадила, а сама наклонилась над очагом и поставила разогревать кастрюлю, из которой торчали ножки сварившегося уже цыпленка. Свинарка пошла вроде за Марушкой, но мать успела уже накрыть на стол, заправить чорбу, снять кастрюлю с огня, а девушка все не возвращалась.

Тошке стало не по себе. Старуха заохала:

— Куда девалась эта Марушка? Вот негодница! Застряла где-нибудь и позабыла о госте. Доченька, где ты, доченька?

— Иду, мама, — послышался голос свинарки.

Дверь соседней комнаты отворилась, и на пороге показалась та самая девушка, которая привезла его сюда: приоделась, прифрантилась, а в глазах все те же веселые, озорные огоньки.

— Так, значит, ты и есть Марушка? — Тошка даже опешил.

— Так точно, товарищ сержант! — ответила Марушка, щелкнув каблучками и вскинув руку ко лбу.

Перевод М. Михелевич.

ТУННЕЛЬ ЗОВЕТ

— Давай, Мехмедчик! — сказал Душко, склоняясь над тарелкой и погружая ложку в суп.

— Ты, Душко, — начал Мехмед Караосманов, — мой самый лучший друг. Джан аркадаш[12]. Ты мне ближе родного брата. Тебе все могу сказать, знаю, что поймешь меня.

— Начальник знает, что ты решил?

— Сказал ему давеча.

— А он что?