Весна для репортера

Я скучал по Нине. Недельный срок вынужденного расставания страшил. Как я вынесу такую долгую разлуку? Хорошо бы ее маме стало получше. Тогда у меня появился бы шанс уговорить ее не перебираться в Киев. И тогда… Даже представлять боязно, как все будет прекрасно. Нашей любви суждено захватить в свой страстный водоворот другие судьбы: Ларисы, Наташи Клюевой, мужа Нины Федора Демина, и в итоге всем станет хорошо так, как они и не предполагали. Мы превратимся в лекарей чужих недугов, чистотой и высотой своих отношений залечим всем раны, которые наносили сами, которые наносили нам…

Таможенник так долго крутил перед глазами мой паспорт, что можно было предположить какое-то тайное удовольствие, доставляемое ему этим процессом. Наконец он со всей силой вдавил в страницу документа печать.

Нина не ответила на две мои последние эсэмэски, и я начал из-за этого переживать. Набрал ее номер, надеясь, что она не сочтет это за наглость. Пора уже услышать ее голос. Конфетно-эсэмэсный период больше не актуален. Она очень быстро взяла трубку и, назвав меня «мой хороший», извинилась, что сейчас не может поболтать со мной, поскольку у нее начинается запись на ТВ. Я шутливо осведомился, не Савкин ли опять ее зазвал, и она абсолютно серьезно ответила, что нет, не Савкин, сегодня она героиня какого-то вечернего женского шоу.

«Мой хороший». Кажется, меня так никто никогда не называл. Даже мама. А Лариса? Какие эпитеты употребляла по отношению ко мне она? «Милый, любимый, дорогой». Ничего оригинального. В наших с ней отношениях так много общих мест, как я теперь вижу. Каждый из нас вел себя так, как к тому располагает существование двух людей в паре. И я и она не сомневались в том, что только это единственно верная модель. Сколько же всего нам навязывает «цивилизованный мир», чего нам не нужно, что искажает нас, отдаляет от своей сути и от своего предназначения. Чудо, что я встретил Нину и благодаря нашей любви мы оба спасаемся от мертвечины, которая в современных людях занимает куда больше место, чем живое, трепетное, настоящее…

Перед тем как войти в салон, я захватил несколько лежавших на столике газет. Скоро, вероятно, русскую прессу тут запретят. Видно, руки пока еще не дошли. Меня во всей этой украинской кутерьме больше всего поражает то, что патриоты Незалежной сочли пророссийским президентом того, кто вышел почти из всех совместных с Россией проектов.

Самолет, немного посопев на месте, не торопясь покатился по полосе, потом сделал несколько неуклюжих поворотов и застыл, чтобы приготовиться к решающему рывку. И вот моторы взревели, и тяжеленная махина понеслась вперед, чтобы оторваться от земли. Как только это произошло, стало как будто тише. Я смотрел в иллюминатор на все уменьшающиеся строения и на тающие огни внизу, пока все не утонуло в вечернем мареве высоты. Пора приводить мысли в порядок.

Итак.

Я возвращаюсь в Москву, домой, где я не был каких-то пару дней. Но как же за эти дни все изменилось! Лариса, которой я привык отводить роль своей второй половины, в будущем, возможно, жены, теперь вызывала во мне страх, недоумение и даже раздражение. Страх за то, что не получится безболезненно расстаться с ней, и она неизвестно что еще выкинет. Недоумение от того, что в ней не нашлось ничего такого, что удержало бы меня с ней. Прежде я полагал, что она заполняет меня целиком, но в Киеве открылось, что свободного места для новой любви во мне накопилось с избытком. А раздражение вырастало из самого факта ее существования, отныне превратившегося для меня в проблему, в живой укор, в гнетущее прошлое. Мне бы раскаяться, но я, против всякой логики, винил во всем ее. Как я встречусь с ней? Хватит ли у меня духу все рассказать ей? Конечно, не хватит. Да и не нужно это. Ведь признаться – равносильно тому, чтобы предать Нину. Раскрыть нашу с ней тайну. А ближе Нины у меня сейчас никого нет на свете, и я не могу ее подвести. А отец? Его поведение поражало меня. И если с Ларисой я рано или поздно что-нибудь придумаю, то как быть с отцом? С ним не расстанешься. Он навсегда. Нарушивший всю нашу систему взаимоотношений, которую сам же много лет назад ввел, он сбил меня с толку, и я до сих пор не мог свыкнуться с его новой ролью по отношению ко мне. Куда делось былое невмешательство? Я никогда прежде не мог заподозрить его в неискренности, да и он не давал для этого никаких поводов. Но сейчас меня терзали догадки, что он заранее был осведомлен о моей встрече с Дмитрием, равно как и о том, что меня, его сына, выбрали отнюдь не случайно – возможно, с его согласия, а может быть, и по его просьбе. Вчерашний, почти панический, звонок во время моего ужина с Ниной выдал его. Ведь тогда со Славиком еще ничего не случилось, и обо мне ничего не говорили в новостях. И как относиться к намекам Нины на то, что, по ее сведениям, Кабанов и мой отец помирились? Причастен ли Кабанов к вбросу дезы о том, что я исчез, или это дело рук кого-то другого?