«Весна и осень здесь короткие». Польские священники-ссыльные 1863 года в сибирской Тунке

Репутации тункинских священников вредила бросавшая тень на всех ссыльных духовных лиц разошедшаяся эхом в среде поляков некрасивая история, которая касалась бернардинца отца Роха из Радома. 4 апреля 1867 года на каторге в Акатуе он публично сообщил о своей апостасии. В своем дневнике доминиканец отец Климович пишет об этом событии так: «в тот же день, в присутствии нескольких из нас, как священников, так и светских лиц, отрекся от католической веры ксендз Рох Климкевич из ордена бернардинцев, впоследствии ужасный святотатец. Он публично объявил, что верит лишь в труд и братство». Более резко высказался об этом ксендз Матрась: «Он публично отрекся от своего сана, своей священной римско-католической веры, и даже самого Бога, стал масоном. Потрясенный этим драматическим событием, бернардинец из Ленчицы отец Филипп Марковский немедленно отправился в келью к Климкевичу и умолял его не грешить, отказаться от своего решения и не развращать других узников, в ответ однако услышал, в частности, следующее: "Я знаю, что' делаю и не нуждаюсь в чьих бы то ни было предостережениях или уговорах, лишь теперь у меня открылись глаза, что христианско-католическая вера не содержит в себе ни слова правды, нет в ней ничего подлинного, один только внешний блеск, обман и лживые ксендзы"». Недавние товарищи в Тунке отстранились от него, не принимали в своих домах, не подавали руки, обращались к нему «пан Юзеф» (то есть называли светским именем), однако на Климкевича это не производило ни малейшего впечатления. Местные именовали его «Щедрушкой» из-за изуродованного оспой лица. Матрась говорит о нем: «жалкий человек», который «вел существование аморальное и развратное […], жил подобно язычнику».

Климкевич остался в России навсегда, обучился профессии фельдшера, сдал экзамены, работал (в тобольской тюрьме), женился. Он был еще жив к началу ХХ века, когда царь даровал ему позволение вернуться на родину, которым Климкевич, видимо, не воспользовался.

Другим злым духом общины – во всяком случае, по мнению некоторых тункинских священников – был монах-униат, пожилой базилианин из Супрасля, бывший повстанец, Теодозий Дыминьский. Товарищи по несчастью относились к нему недоверчиво, главным образом, потому, что он принимал как православное причастие в местной церкви, так и католическое – из рук посещавшего Тунку иркутского ксендза, но при этом избегал контактов с католиками.

«Что этого человека, сидевшего одновременно на двух стульях, тункинские священники подозревали в шпионаже, не подлежит сомнению, ибо он был чрезвычайно скрытен, всегда молчалив, избегал общества своих товарищей, целыми днями и вечерами рыскал по деревне, заходил в дома москалей, следил за всем и вся, особенно за действиями молодых священников, а однажды даже совершил особо подлый поступок: записал на листе бумаги – по-русски, большими буквами – имена и фамилии десятка ксендзов, которых подозревал в аморальном поведении, положил этот список в конверт и ночью перебросил через высокий забор во двор местного попа, священника православной церкви Тунки, прося его не отказать в любезности и переслать эту информацию, а точнее донос или своему иркутскому архиерею, или же непосредственно генерал-губернатору господину Корсакову.

Назавтра утром служанка попа вышла доить коров, нашла во дворе сие послание и сразу же отдала запечатанный конверт своему батюшке, который, прочитав весь этот подлый и отвратительный донос (перечень – по имени и фамилии – десятка священников, причем возле каждой фамилии имелись пометки или комментарии: как кто ведет себя в Тунке), тем же вечером пригласил к себе на чай доктора, ксендза Людвика Чаевича, и показал ему подброшенное ночью письмо, в котором ряд польских священнослужителей описывался в самых черных красках» (Матрась).

Батюшка после нескольких просьб передал письмо полякам, и оно было зачитано в польском магазине. Донос вызвал шок, те, кто помоложе да погорячее, рвались даже покарать подлеца, однако потом согласились, что безопаснее будет расправиться с ним на обратном пути в европейскую часть Империи. Скорее всего, он остался безнаказанным, а в январе 1873 года власти отправили Дыминьского в Архангельскую губернию.