«Весна и осень здесь короткие». Польские священники-ссыльные 1863 года в сибирской Тунке

Сомнения многих священников, можно ли совершать службу в неподобающих условиях и при отсутствии предписанной Церковью литургической утвари, рассеяли разошедшиеся среди ссыльных слухи, будто сам папа римский, сострадая трагическому положению ссыльных, еще в 1864 году утвердил для них специальную привилегию. Такая информация появилась в прессе. Климович писал в дневнике, что они с большой радостью прочитали об этом в газете «Петербургские ведомости» в 1865 году. Однако уже в 1868 году возникли сомнения и делались попытки проверить информацию через ватиканские связи кардинала Карла Августа Рейсаха, а десять лет спустя – через ксендза кардинала Мечислава Хальку Ледуховского, бывшего архиепископа гнезненского и познанского, прусского узника времен «Культуркампф»[8]. Об этом прознали российские чиновники, перехватив в 1879 году корреспонденцию ссыльных священников. 17 декабря того же года ксендз Краевский (тогда находившийся в Галиче Костромской губернии) в письме к знакомому сообщал о мнении польского священника, делегированного в Рим: «[…] еще давно, при жизни благословенной памяти Пия IX, кто-то пустил ложный слух, да еще публично – в газете пропечатал, – будто бы святой отец разрешил находящимся в неволе священникам нарушать любые правила, совершая службу без всякой необходимой утвари, даже без чаш, при помощи любых стеклянных сосудов». «[…] уж не буду говорить о том, как все это происходило в Тунке, уповая на милость и доброту Божью», – заканчивает свой критический пассаж ксендз Краевский.

На общие молитвы и службы тункинские ссыльные собирались редко, чаще всего это случалось в дни некоторых церковных праздников, но главным образом – похорон. Объективно говоря, и не было никакой возможности разместить в одном месте полторы сотни человек, поскольку священники не располагали достаточно просторным помещением. Эти трудности каким-то образом преодолевались, когда раз в год в Тунку прибывал – официально, с разрешения властей – иркутский приходской священник ксендз Швермицкий или один из его викариев – Сильвестер Кимбар, Тыбурций Павловский или Отто Чудовский. Тогда в одном из домов устраивались часовня и алтарь. На богослужение собиралось столько народу, что многие вынуждены были стоять на улице. Эта пастырская практика иркутских священников продолжалась иной раз целую неделю. Затем алтарь официально – под надзором капитана – разбирали, и Плотников отчитывался перед иркутскими властями о визите ксендза-миссионера.

Столь массовых собраний не случалось даже в главные церковные праздники: на Рождество и на Пасху. Главным препятствием было то, что жители Царства Польского и так называемые «литовцы» относились к разным церковным традициям, связанным с использованием григорианского или же юлианского календаря. На протяжении всего пребывания в Тунке священники не сумели прийти в этом вопросе к взаимопониманию. Вацлав Новаковский писал: «отсюда болезненный разлом в лоне единой ссыльной семьи в вопросах значимых, особенно для духовных лиц». Рождество (наиболее трогательный и сентиментальный для всех праздник) и другие важные церковные праздники справляли обычно с ближайшими друзьями и товарищами. Порой удавалось накрыть более богатый стол, появлялись блюда, не встречавшиеся в повседневной жизни ссыльных. «Особенно обилен бывал пасхальный стол у зажиточных священников, напоминая о прежних, лучших временах».

В своих дневниках священники подчеркивают, что значительная часть ссыльных жила богобоязненно, примерно и в согласии. «Много среди нас было людей разумных, набожных и образованных, много симпатичных и веселых, обладавших открытым нравом, с ними бывало весьма приятно и полезно проводить время», – писал Наркевич. Ксендз Матрась перечислил пятьдесят фамилий священников, особенно славившихся своим религиозным рвением и непорочной жизнью: «они регулярно читали требник, ежедневно совершали службу, часто исповедовались и четко соблюдали все посты». Новаковский вспоминает те, кто был «исключительно набожен», посвятил себя умерщвлению плоти, служа образцом для остальных: это Паулин Доманьский (бернардинец из Радома), Бартломей Грыкетыс, Корнель Качмарский, Францишек Каминьский, Антоний Кавецкий, Винцентий Коханьский, Базилий Ляссота, Анджей Пиотрович и Онуфрий Сырвид. Ксендз Бартломей Грыкетыс, профессор семинарии в Сейнах, вел жизнь подвижника, ксендз Ян Наркевич из Кобрыня вырезал, например, оригинальные деревянные кресты и алтарные подсвечники, которые стояли почти у всех священников. Его прозвали «Иоанном Креста». Молодой Францишек Каминьский, профессор варшавской семинарии, преданный своему призванию, «был всем примером». Онуфрий Сырвид и Винцентий Коханьский, – писал Новаковский, – «то два ангела-хранителя в нашем изгнании. Их молитвами на нас нисходила Божья благодать». Доминиканцы, вышеупомянутые Коханьский, Игнаций Климович и Ангел Сосновский, поселившись вместе, сообща молились, «поддерживая монашеский образ жизни»; другие создавали молитвенные группы.