Весна художника

Кроме, видимо, одного. Никита, отделившись от неторопливо ползущей стайки юных танцоров, приблизился ко мне.

— Ефим, — обратился тот ко мне.

Да, я предпочитал обходиться без отчества. Простого имени мне было более чем достаточно. Честно признаюсь, я бы и без «выканья» с удовольствием обошелся, но этим пижонам вежливость словно с молоком матери передали в свое время. И никак это выбить из них мне не удавалось. Хотя, может, оно было и к лучшему.

Сняв мокрую футболку и вытерев ей вспотевшее лицо, я кивнул Нику, предлагая продолжить свою мысль.

— Я…хотел поблагодарить Вас, — неловко переминаясь с ноги на ногу, признался вдруг мальчишка.

Приподняв бровь, я бросил в его сторону внимательный взгляд:

— За что?

— За всё это, — обвел Никита глазами танцевальный класс, — За то, что нашли меня, привели сюда. Я и не думал никогда, что мне сможет так сильно понравиться танцевать.

Я улыбнулся, после чего протянул руку и сжал худощавое плечо мальчишки, почувствовав под рукой уже вполне себе крепкие мышцы — сказывались недели тренировок.

— Тебе не за что меня благодарить. Если ты действительно счастлив, если ты кайфуешь от всего этого — то это и есть самая благодарность. Другой мне от тебя не нужно.

Резко выдохнув, Никита обнял меня, после чего, неловко улыбнувшись, поспешил выбежать из зала. На пороге он столкнулся с кем-то — мое ухо уловило глухой звук удара и торопливые извинения. Видеть я этого не мог, поскольку наклонился, чтобы достать из сумки свежую футболку. А, разогнувшись, замер, увидев в зеркале того, кого меньше всего ожидал увидеть.

Резко обернувшись, я убедился, что отражающая поверхность меня не обманула. На пороге моего класса стояла и неловко переминалась Елена. В простых джинсах, сером пушистом свитере и сапожках на плоской подошве. На лице — ни грамма косметики, а в руках она нервно мяла шубку. Ничего общего с той роковой красавицей из мира гламура и богатства, которую я встретил за две недели до этого в «Рэдиссоне».

— Привет, — негромко сказала девушка, глядя на меня с долей опасения.

Я кивнул, не в силах вымолвить ни слова, и лишь гадая — зачем она снова пришла? Тогда, когда я вроде как примирился с положением дел на моем любовном фронте, признал поражение и был готов двигаться дальше. Что ей было от меня нужно? Как еще она решила унизить меня и растоптать мои чувства?

— Мы можем поговорить? — всё также робко спросила Елена.

* * *

Для Волковой четырнадцать дней, что минули с благотворительного вечера стали своего рода моральным испытанием на прочность. Она мысленно металась, отчаянно пытаясь уговорить разбушевавшееся сердце замолчать и не создавать своей хозяйке лишних проблем. Вот только глупый орган упрямился, и затихать не спешил. Скорее наоборот — он подстегивал Елену, пытаясь убедить совершить очередную глупость.

Этот период также стал тестом актерских способностей девушки. Разыгрывать тщательно отрепетированный спектакль «кроткая жена» с каждым днём становилось всё сложнее, и блондинка вздыхала с нескрываемым облегчение каждый раз, стоило Косте покинуть их квартиру. Стоит ли говорить, что редкую ласку супруга она терпела, а интимную близость воспринимала, как пытку. В такие моменты ей казалось, что даже инквизиция проявляла к своим жертвам бОльшее милосердие.

Но, каждый раз, когда Елене приходило в голову начать жалеть себя, упорный голосок в голове нашептывал, что она сама выбрала такую жизнь, и винить во всем может лишь себя. при этом тембр и интонации упорно напоминали ей знакомый и любимый мужской голос. Совесть и здравый смысл разговаривали с ней голосом Ефима, и как бы девушка не старалась, изменить даже это у неё не выходило.

Ей постоянно в голову лезли еще и слова, произнесенные Демидом. Он говорил, что Фима скучает по ней, что он тоскует. Лена и сама чувствовала тоже самое — внутри словно расползалась небольшая черная дыра, засасывая в свои глубины все эмоции, громе грусти. И масла в огонь только подливало понимание того, что виновата в состоянии обоих была лишь она сама.

Девушке хотелось всё объяснить, рассказать, поделиться. Она была уверена, что Ефим поймет — в конце концов, он всегда был тем, кто принимал правду о ней без малейших колебаний, и без грамма осуждения. Но та правда, которую от неё требовали — она могла изменить всё. Грозный, несмотря на свою фамилию, мог испугаться, или же просто разочароваться в ней. И Лена не знала, чего она боялась сильнее.

— Ты опять витаешь в облаках, — холодный голос мужа заставил Елену вздрогнуть и перевести взгляд с окна на хмурого мужчину.