Весна на Одере

— Хорошо-то хорошо, — сказал он наконец, — да кто знает, по какой дороге мы пойдем. Город большой…

Чохов согласился с ним, но стал доказывать, что идут они прямо, можно сказать, в том направлении и что невредно приготовить красный флаг, знамя победы, чтобы водрузить его на рейхстаге.

События следующих дней подтвердили сомнения Сливенко. Полк, заняв целый ряд городских окраин, вдруг снова очутился в обильно усеянной озерами сельской местности.

Берлин оставался где-то в стороне, и только артиллерия, стоявшая всюду и везде, — в оврагах, вдоль дорог, на опушках рощ, — только она одна, казалось, воевала с Берлином.

Орудия стреляли как раз по тем объектам, о которых мечтала душа Чохова: по целям 105 и 153.

Цель 105 обозначала германский рейхстаг, цель 153 — имперскую канцелярию.

Артиллеристы находились в состоянии лихорадочного возбуждения и гордо посматривали на проходящую мимо пехоту, у которой руки коротки, чтобы достать то, что могут достать артиллеристы.

Рослый солдат, казавшийся малюткой возле своей огромной пушки, вертя многочисленные рычаги, кричал перед каждым выстрелом:

— А этот доворот прямо Геббельсу в рот!

Другой, безусый, совсем еще мальчишка, забавлялся, старательно надписывая на снарядах мелом разные затейливые надписи, вроде: «Гитлеру Аде от доброго дяди».

Слова артиллерийских команд звучали теперь по-особому торжественно:

— По германскому рейхстагу, дивизионом, шесть снарядов, огонь!

— По фашистскому логову, угломер 47–20, прицел 25, четыре беглых, огонь!

Чохов смотрел, как артиллеристы возятся у своих орудий, как они подтаскивают и вкатывают в них большие блестящие снаряды, и чуть ли не завидовал этим самым снарядам, которые через несколько мгновений разнесут в куски какую-нибудь стену последней твердыни фашизма.

Вскоре перестали попадаться на пути и артиллерийские позиции. Дорога шла строго на запад, по прилегающим к Берлину дачным местам. Таков был приказ. Чохов недоумевал.

К вечеру 22 апреля рота, опрокинув немецкий заслон, вырвалась к какой-то реке.

Весельчаков приказал готовиться к переправе. Солдаты разулись, сняли гимнастерки, связали сапоги и одежду в узелки.

К реке подошли несколько артиллеристов.

— Поддержите? — спросил Семиглав.

— Поддержим, ребята, не бойтесь, — ответил кто-то из артиллеристов.

— А мы и не боимся, — гордо произнес Семиглав, хотя он немножко и боялся этой темной холодной реки, по которой придется плыть.

Чохов должен был переправиться вплавь вместе со своей ротой, но он был одет и обут как обычно. Его маленькие хромовые сапожки поскрипывали. Он не считал возможным для офицера раздеваться, только вынул из гимнастерки свой комсомольский билет и удостоверение личности и, сняв фуражку, заложил их туда. Потом он спустил ремешок фуражки и закрепил его под подбородком, для того чтобы она не слетела.

Солдаты сели на берегу, опустив ноги в воду.

— Не курить! — предупредил старшина.

У самого берега вскоре появилась группа людей. Узнав среди них командира дивизии, Чохов встал.

С комдивом были Лубенцов, Мигаев и другие офицеры. Они некоторое время молча смотрели на противоположную сторону. Там было темно и тихо, немцы ничем не обнаруживали своего присутствия.

Чохов слышал издали, как комдив дает указания артиллерии о порядке огневого прикрытия переправы. Потом генерал подошел ближе к пехотинцам и, присмотревшись в темноте к неясным очертаниям солдатских фигур, спросил:

— Пехота готова?

— Так точно, товарищ генерал! — отчеканил Чохов.

Улучив подходящий момент, капитан подошел к Лубенцову.

— Куда мы идем? — вполголоса спросил Чохов. — Берлин-то уже почти сзади остался.

Гвардии майор улыбнулся:

— Ничего не поделаешь.

Оказалось, что дивизия после форсирования реки Хавель повернет на юг и пойдет по западным пригородам Берлина на Потсдам. Соседние дивизии имели схожую задачу: блокировать Берлин с запада.

Таким образом, на долю этих соединений выпала обязанность осуществить третью часть сталинского плана берлинской операции: окружить столицу Германии, в то время как сталинградские гвардейцы генерала Чуйкова и ударные части генералов Кузнецова и Берзарина брали Берлин в лоб.

Чохов не мог не подивиться грандиозности операции по окружению и взятию германской столицы. Смирившись, он должен был признать всю ничтожность своих маленьких честолюбивых планов перед величием общей задачи.

В 23 часа начали стрелять орудия, и солдаты по этому сигналу медленно полезли в воду. Вода была холодная, темная и как будто густая, казалось, что можно резать ее ножом на черные полоски.

Дно ушло из-под ног, и люди поплыли, держась одной рукой за доски, плотики, бочки и другие подручные средства, а другой загребая воду. На западном берегу что-то запылало, осветив на мгновение плывущие головы и высоко поднятые в обнаженных руках винтовки.

Как и следовало ожидать, заговорили пулеметы с немецкого берега.

— Скорей! — торопил людей Сливенко.

Пули с визгом врезались в воду, которая еле слышно пошипывала от их прикосновения.