Весна на Одере

— Вы вышли на мировую арену, — говорил Энно, подняв руку. — Что ж, это закономерно, вполне закономерно. Белый медведь раздавил черного. (Энно намекал на герб Берлина: черный медведь на серебряном поле с двумя орлами — черным прусским и красным бранденбургским.) Да, да, белый медведь задушил черного, и этого следовало ожидать. Лично я в глубине души всегда верил в вашу силу, хотя не всегда выражал свою уверенность публично… Вы и Франция — оплот безопасности Европы, вы и Франция! — он смахнул слезу и воскликнул: — Любимая Франция!

Полковник Плотников смотрел на Энно с состраданием и в то же время с чувством какой-то неопределенной досады: почему старик, только что освобожденный, громко ораторствует и многозначительно, даже покровительственно хлопает Лубенцова по плечу, так, словно он сделал гвардии майору превеликое одолжение, дав возможность освободить себя! И к чему это краснобайство, эти банальные «символические» сравнения? Но потом Плотников подумал, что нехорошо в такой момент подмечать в людях недостатки. Что с того, если этот старый человек немножко важничает после нескольких лет невыносимой жизни! «Бог с ним», — думал Плотников, ласково улыбаясь французскому сенатору.

Лицо полковника светлело, когда он поворачивался к своему соседу слева, немолодому, изможденному, чуть сгорбленному человеку с седыми волосами. Этот говорил мало, только отвечал на вопросы, и то односложно. Он понимал и даже неплохо говорил по-русски, — в лагерях многие заключенные, те, кто предвидел ход событий, учились у советских военнопленных русскому языку.

Лицо этого человека иногда подергивалось какой-то нервной судорогой, и он, зная за собой эту слабость, тут же улыбался беспомощно, словно извиняясь за приобретенную в тюрьмах привычку.

Этот человек был Франц Эвальд, член ЦК коммунистической партии Германии, один из виднейших подпольных работников и пропагандистов партии. Свое настоящее имя он сказал Плотникову, узнав, что полковник является начальником политотдела. Даже товарищи Эвальда по лагерю и тюрьме не знали его имени и были немало удивлены, услышав, кто он такой. В лагерях он числился Герхардом Шульце.

Агенты гестапо захватили его в 1937 году, но и они так и не узнали его настоящего имени; он числился рядовым коммунистическим «функционером», захваченным в Веддинге на одной подозрительной квартире, вот и все. Правда, вначале гестаповцы подозревали, что он не тот, за кого выдает себя. Один из наиболее ретивых следователей долго возился с ним, применяя всевозможные методы воздействия, но ему ничего не удалось добиться. Так Эвальд и остался Герхардом Шульце.

В лагере он создал разветвленную подпольную организацию. Ему удалось наладить связь с внешним миром, он узнавал обо всем, что творилось на свете, и выпускал рукописные листовки о событиях на советско-германском фронте. Никто из участников организации — а их было много — за исключением пяти человек: двух немцев, одного русского пленного офицера, одного французского и чешского коммуниста — не подозревал, что этот «старичок Шульце», работающий писарем при охране лагеря, и есть руководитель организации.

Последнее время, ожидая со дня на день приближения Красной Армии, Эвальд готовил восстание заключенных и сумел собрать большое количество пистолетов и гранат и даже несколько автоматов, которые были принесены в лагерь в разобранном виде, по частям. Но неожиданно поступил приказ перевести большую группу заключенных, главным образом коммунистов, в цитадель Шпандау. В этой цитадели, старинной и мрачной, Эвальд провел две недели. Сегодня рано утром их повели оттуда к северо-западу — повели пешком, так как бензину в тюрьме не оказалось.

Теперь он сидел, бледный, тихий, с крупными каплями пота на широкой, изрезанном морщинами лбу, усталый и счастливый.

Он спросил у Плотникова, как идет наступление советских войск севернее Берлина. Этот вопрос особенно интересовал его потому, что в лагере Равенсбрюк находились жена и дочь убитого фашистами вождя германской компартии Эрнста Тельмана.

Лубенцов, глядя на всех этих изможденных, исхудалых людей — немецких антифашистов, — был счастлив от одного того, что они существовали. Существовали, боролись, их не сломила охранка Гиммлера, не опьянил националистический угар, не обескуражили победы фашистской армии.

Плотников поднял наполненный вином стакан и произнес тост:

— За Германию! Выпьем, товарищи, за ту Германию, которую представляете вы.

Франц Эвальд порывисто встал с места и сказал:

— За наших освободителей! За Советский Союз! За товарища Сталина!

XVIII

На магистрали «Ост-Вест» — важнейшей артерии, связывающей Берлин с Западом, — шел ожесточенный бой. Противник, укрепившись в кирпичных казармах, среди каменных львов и чугунных орлов военного городка Лагер-Дебериц, яростно сопротивлялся.