VESNA просила подождать

Голову поднимаю и столбенею — она, Снегурочка моя. Живая. Красивая. Всё как во сне. Тонкая худющая с глазищами. Всыпать ей по первое число, вот зачем волосы свои шикарные остригла? Прикоснуться к ней захотелось. Мне опять шестнадцать, мы на той долбанной крыше, я обнимаю её сзади и запахом её дышу.

Меня накрыло. Сопротивляться было бесполезно. Был бы трезвый, развернулся и ушёл, сделал бы вид, что не узнал. Не надо было их слушать, бл4, «давай, по одной» эта сказка называется. Узнала меня. Прижал её, а меня кроет от того, как она дрожит и выгибается. Ну не дебил же, понимаю, что боится она меня, а так хочется, чтобы от другого дрожала, от нетерпения, от эмоций. Поцеловал её впервые, наш первый поцелуй, и не знал даже, что так умею. Горячие мягкие губы, её вкус. Первый раз целовал женщину и наслаждался каждой секундой, каждое ощущение впитывал, растягивая мысленно эти мгновения на отдельные миллисекунды. А её вырвало. От меня, паскудины, наизнанку вывернуло. Я неправ, я виноват, нет иллюзий, а не смог сдержаться, треснул её. Убил её просто в моих же глазах. Смотри, Серёга, как ты своё самое тайное и сокровенное сейчас наотмашь… по лицу.

— Ребята, это — Марта Ковалевская, теперь она будет учиться с вами.

Я поднимаю глаза и замираю. Я таких красивых и не видел никогда! Тоненькая, шейка лебединая, омуты карие в пол лица. Черты лица изящные. Снегурочка. Впервые с такой красотой столкнулся. Все пять уроков на неё глазел, захотелось, чтобы она меня увидела, внимание на меня обратила, чтобы имя моё запомнила.

Все девки в школе одинаковые — русые волосы от мышиного серого до светло-коричневого, белая кожа, глаза серые. Может, конечно, и голубые, и карие, но всё больше серые какие-то, бесцветные, блёклые. Серость одна. И сложение — все как одна, одинаковые, средний рост, крупные бедра, толстые щиколотки, выносливые деревенские бабы, только маленькие. Я других и не видел никогда. До Марты.

Когда ты родился в семье алкашей седьмым ребенком, вариантов у тебя немного. Или пить как все, или сопротивляться, землю грызть, но вырваться отсюда. Я не был очень умным, и не мог понять сразу, что с моим детством что-то не так. Страшная нищета, обноски, грязь и еда, собранная «по сусекам». Тогда я думал, что так живут все. Я не помню, чтобы мать хоть раз обняла бы меня, ей было наплевать на весь свой выводок. Иногда она бывала трезвая, но какая-то отстраненная, как будто она где-то далеко. Тогда она сидела и смотрела в одну точку. Однажды, когда искал у нее сигареты, нашёл фотоальбом. Запомнил одну фотографию, мать на ней совсем девчонка, жизнерадостная, красивая, улыбается. Я её такой не помню, даже в раннем детстве. Тогда я начал ненавидеть отца ещё сильнее. Это всё из-за этого ублюдка, который, кроме как жижу хлебать, ничего в жизни и не умеет. Почему она, такая юная и красивая, с ним связалась, зачем за него замуж вышла? Он же всегда такой был, мудак. И семья у него такая же — все алкаши в четвертом поколении. И она теперь не лучше. Налакаются этой дряни и дерутся, или размножаются. И пох4р им на детей, на то, что ботинки зимние одни на двоих, и в школу через день ходим по очереди. Когда два старших брата бросили школу, пошли работать, младшим стало жить немного лучше. Пацаны нас хотя бы кормили, по крайней мере мы не сидели голодными.

В первом классе я увидел, что так живут не все. Есть дети, которые ходят в чистой одежде, и с рюкзаком, а не полиэтиленовым пакетом. Тогда я стал злой.

Да, я был злым ребенком, потому что доброму не выжить. Для того, чтобы жить в относительном комфорте надо быть злым и наглым. Я учился унижать, бить, отбирать, угрожать и держать в страхе. Когда я закончил начальную школу, то уже был хулиганом с именем. Меня всё боялись. Тогда я просто собрал пакет с вещами — именно в один черный пакет-майку поместились все мои пожитки, — и переехал к брату в райцентр, он тогда работал в столярке и жил в комнате от производства. Вовка не хотел, чтобы я жил с ним, ему не нужна была дополнительная ответственность, но мы договорились, что я буду помогать. Я готовил еду, убирал комнату, стирал, с водопроводом и канализацией это были пустяковые вещи. В той общаге, где мы жили, было много бывших сидельцев, с которыми в быту я пересекался. В седьмом классе я уже продавал в школе карты с голыми бабами и другую мелочь, которую делали зэки, и был на посылках — «отнеси-принеси», никакого криминала, но за мелкие поручения мне платили небольшие деньги.

Марта Ковалевская. Через неделю, как я увидел её впервые, я точно знал, чего хочу. Хочу вылезти из этого дерьма, в котором я живу. Пришёл на склад и попросил работу. Брать меня не хотели — малолетка, неофициально, вечерами. В тихую, чтоб никто не знал, после долгих уговоров согласились. Роста во мне было немного, я был щупловат, но жилистый и выносливый. Я таскал вечерами мешки, а в свободное время собирал опилки. В первые дни работы я чуть не сдох от боли. Болело всё, каждая мышца, каждая косточка. А я «Парацетамол» пару таблеток глотал, вставал, снова шел и работал.