Весна Средневековья

«Внести личный вклад в воссоздание храма Христа Спасителя на последнем, завершающем этапе готовы многие наши соотечественники независимо от пола, возраста, уровня образования и рода деятельности», — как некогда про Беломоро — Балтийский канал, потом про БАМ, теперь про ХХС бодро рапортует корреспондент «ИТАР-ТАСС» о результатах последнего опроса, проведенного московской службой «Мнение». Кое — что все — таки изменилось: не вся страна ринулась ныне на героическую вахту — только 52 % выразили желание «пожертвовать на благое дело», чего ликовать — то? И другая, совсем уж неуютная цифра: «39,3 % категорически исключили любую возможность своего участия» в соборном начинании. Особо востроглазые уже отметили, что реконструкторы ХХС чуть — чуть наврали в пропорциях, но «чуть — чуть» оказалось роковым: купола вышли минаретообразными. Унылое творение академика Тона в казенном неовизантийском вкусе само по себе отдавало Востоком, но не до такой же степени. Под руками реконструкторов Константинополь окончательно превратился в Стамбул — причем парадоксальный, времен сталинской дружбы народов. Это вообще свойство лужковской архитектуры: она выявляет азиатскую природу Москвы, но не ту, что была, а ту, которой не было. Был Константинополь на грани со Стамбулом, стал Стамбул на грани с Бухарой. Был Восток под густой европейской вуалью, потом — под гривуазно просвечивающей, теперь ее отринули вовсе, но оголенная рожа оказалась другой и по — другому отвратной: новодельное православие — что Иверская часовня, что ХХС — смотрится как ислам. Наивно полагать, что одни эстеты, знакомые с историей искусств, понимают это. Обыватели, участвовавшие в опросе, чувствуют неладное печенкой, что никак не менее болезненно, чем головой: дабы осознать противоестественность мусульманизированного храма, не требуется никаких специальных знаний. Ажиотаж вокруг церкви конца восьмидесятых годов явно пошел на убыль, что ни хорошо, ни плохо: бывают периоды спада, бывают — подъема, все это нормально, по — земному суетно и для церкви скорее полезно. Отпала праздношатающаяся интеллигенция, раньше семенившая впереди всех со свечкой, зрелище вообще — то противоестественное. Теперь на ее ме‑46 сте красуется власть, предавшаяся новой вере со всей дикостью своих вкусов и представлений. Ошибка в пропорциях ХХС, как и копия Иверской часовни, похожая на шарж высокомерного европейского насмешника, — случайности, насквозь символичные. Нельзя, детски попирая Божью волю, возводить заново то, что разрушилось навсегда: есть понятие необратимости.

Оно, помимо прочего, создает множество чисто технических проблем: никакая память, не говоря уж о чертежах, не удерживает нюансов, а только из них складывается целое. Играя в башенки — мансарды и создавая ложное прошлое, которого отродясь не существовало, лужковские умельцы грешат не только против истории, но и против метафизики — период спада может затянуться неоправданно долго. По чистому невежеству оказавшись в роли римского язычника Юлиана, назло новому Богу строившему уничтоженный Иерусалимский храм, нынешние московские неофиты от одного простодушия нагадят христианству куда успешнее и, главное, необратимее, чем это сделал изощренный и злоумышленный древний Апостат.

27 июня 1998

Московские красоты начали постепенно прививаться в Петербурге — улица Софьи Перовской, став опять Малой Конюшенной, тут же на арбатский манер издохла: старые деревья выкорчевали, наставили фонарей да памятников; один дядька притворяется Гоголем, другой — Городовым. Монумент городовому, умилительный, можете не сомневаться (и в самом деле, что может быть умилительнее городового?), — последняя петербургская новинка. Она слизана современными умельцами с несохранившегося памятника Николаю Первому, модель которого находится в Петропавловской крепости.

Злого умысла здесь нет, один бессильный ностальгический плагиат, но получилось в традициях отечественной мысли «гнева и печали», уподоблявшей Николая Палкина именно и буквально городовому. Без всякого, впрочем, умиления. Из лучших простодушнейших чувств и не держа в кармане ни одной фиги, искрометные любители старины сделали свое черное либеральное дело. Это только начало славного пути, вслед за Городовым должны появиться другие петербургские «типы», каменные, разумеется. Человеческие — исчезли. Все чисто, лысо и пока безлюдно: одинокие торговцы скучают над разложенными матрешками. Это временная передышка, пауза перед кипением, скоро все забурлит, как на Арбате: Малую Конюшенную тоже объявили пешеходной зоной, чтобы сподручнее было «скорой помощи» — в конце улицы по — прежнему стоит больница.