Весна Средневековья

При этом каждый интерьер фильма выстроен как экспозиционная инсталляция. Патентованная японская лысость пространства, этот давно узаконенный и единственно хороший авангардный тон, способствует стопроцентной отыгранности любого предмета, сюда включенного: эффект витрины заставляет «говорить» всякую вещь. И тут, пожалуй, самый кардинальный гибрид. Красота японского бутика, впервые воспетая Гринуэем, сливается с чем — то для него вполне привычным, с эстетикой северного барокко, с Голландией, глядящейся в Италию: нидерландец конца XVI века Генрих Голциус был многообразно задействован в «Книгах Просперо». И все вместе — бесконечно повторенная рука на вагине, то ли из Джорджоне, то ли из того же Голциуса, этот жест стыдливости, идущий от античности, но ставший уже чистой формой, дизайном, иероглифом; квадрат полиэкрана, неизменно строгий; и ориентальный шкаф, неизменно текучий, освещенный, словно отовсюду, и сбоку и изнутри, — образует нечто до крайности пряное сегодня, но уже завтра повсеместно проглатываемое. Грандиозный haute couture, предложенный в фильме «Записки у изголовья», неизбежно откликнется в каталогах и на подиуме.

Единичность, ставшая всеобщей, собственно, и есть мода.

Какой бы ни был режиссер Питер Гринуэй, но он в любом случае величайший кутюрье современности, и в каждую минуту фильма «Записки у изголовья» превращает свою монструозность в доступную для будущего универсальность. Дизайнеры, смотрящие фильм, могут либо пищать от восторга, либо покрыться крапивницей от завистливой досады — они знают ему цену. Кинематографисты, на удивление равнодушные к пластике, презрительно пожимают плечами. И у них есть два резона — формальный и социальный.

Формальный сводится к тому, что фильмы Гринуэя, конечно, очень красивы, но это «не кино». Что такое «кино», любители подобных доводов разъяснить затрудняются, полагая это, видимо, несказанным. Надо думать, речь идет всего лишь о монтаже. И впрямь — картины Гринуэя даже не статичны, а статуарны: каждый кадр очень богат и изощрен, но качество в кино образуется между кадрами. Этого монтажного качества у Гринуэя, действительно, нет, поэтому в его картинах нет и развития. Сюжет движется за счет нагнетания экстравагантностей: в «Записках у изголовья» в битве между писательницей и издателем, конечно, гибнет юноша, и издатель, который не в силах расстаться — то ли с любовником, то ли с книгой, — снимает с мертвого кожу: тело и текст становятся неразличимы. Это происходит где — то в середине картины, после затянутой экспозиции и в предвкушении множества новых экстравагантностей, которые ничего, в сущности, не добавляют. Сказанного достаточно, но это верно и в том смысле, что любимые просвещенной публикой кинематографисты — владеющие, конечно же, монтажом, — говорят куда невыразительнее.

Социальный резон смыкается с формальным. Гринуэя обвиняют в равнодушии к общественным и вообще простейшим нравственным коллизиям, составляющим смысл человеческого кино. Это обвинение можно даже усугубить: Гринуэй в принципе бессодержателен. Подобно Просперо, уничтожившему все книги, с помощью которых он когда — то одержал победу, а теперь отвергнул великое умозрительное ради плоского, но живого, писательница из «Записок у изголовья» в финале хоронит аккуратно переплетенные труды своего вдохновения. Но в отличие от шекспировского героя плоское и живое ей тоже уже безразлично. Каллиграфическое, декоративное сочинение она зарывает в землю под вполне декоративным бансаем. В принципе, Гринуэю все равно, как развернуть излюбленную тему. Текст меньше тела, больше, равен ему: можно так, можно иначе, ворох упоительных подробностей никуда не исчезнет. И с каждым новым фильмом он складывает узоры все более хитрые, все более ученые, и их все радостнее, все быстрее повторяют модные журналы.

Декабрь 1996

Мари Бенуа. «Портрет негритянки»

Социалистический реализм Майка Ли

Март 1997

«Тайны и ложь» Майка Ли получила не только множество призов на последнем Каннском фестивале, включая «Золотую пальмовую ветвь», но и множество же насмешек от отечественных журналистов, заклеймивших ее как произведение давно изжитого в России социалистического реализма. Одержимые чувством прекрасного, они обвинили фестиваль на Лазурном берегу в заскорузлости и пренебрежении эстетической стороной вопроса. И, строго говоря, были правы. Каннский фестиваль, и впрямь косный, давно не жалует формальных новаций. Социальное кино там и впрямь сердечно приветствуется. Фильм «Тайны и ложь» и впрямь соответствует искусству социалистического реализма — своим конфликтом хорошего с еще лучшим, хотя именно это роднит картину Майка Ли со многим и разным: с античной идиллией, с пасторалью XVIII века, с викторианским романом — каждый вправе выбрать наиболее доступную для себя ассоциацию. Но все они будут одинаково бессодержательны: построение конфликта — как раз самое неординарное, что есть в фильме «Тайны и ложь».