Весна священная

жением —испанского традиционного театра, его чрезмерно патетической декламации. Они говорили естественно, с увлечением, с подъемом, но без напыщенности и ложного пафоса. Получалось удивительное зрелище: персонажи Эсхила действовали среди классических колонн на фоне пальм, и грязные ауры медленно кружили над ними, быть может, привлеченные трупами героев трагедии; вокруг суетились негры-плотники с пилами и молотками, доканчивали последние декорации, раздавались над непогребенным телом Полиника душераздирающие вопли, и греческие стихи, повторенные десятки раз, казались на удивление современными, словно трепетали в них все наши страдания и заботы. «Ой, ой, ой, ой!/Грохот повозок, ой, слышен у стен уже./Гера-— царица!/Оси колес скрипят. Ободы шаркают»1,— произносил хор, и я думал о танковых дивизиях, входящих во Францию, а Вера сжимала мою руку, когда слышалось: «Трепет полей родных, взрытых гоньбой коней, /В уши вонзился, ой! Топот гремит, растет! /Так о порог камней хлещет, клубясь, падун»/1 2... «Семь против Фив» имели такой успех, что режиссер решился поставить вещь, еще более трудную—начали репетировать «Ифигению» Гёте. Теперь мы то и дело слышали рыдающий голос: «...Изгнанница стоит /Перед тобой в смущенье. Ведь искала /Она лишь крова—и его нашла»,— и жена моя взглядывала на меня. «Чужбина разве родиною станет?» — спрашивала дочь Агамемнона. И Аркад (я) отвечал: «Чужбиной стала родина тебе». А Ифигения: «Поверь, дышать—еще не значит жить»/... Без пользы жизнь — безвременная смерть »3. «Мы можем сделать жизнь полезной, если будем трудиться»,— говорил я Вере, ибо меня восхищало трудолюбие этой молодежи; еще вчера они были такими легкомысленными, так любили танцевать гуарачу, казалось, одного только им и надо — плясать на площадке, увешанной гирляндами цветных лампочек под отвратительные звуки радиолы, благо их у нас теперь полно, либо пьянствовать, тянуть да тянуть без конца белый ром или выдержанное вино; и вот эти-то ребята сумели перенестись душою в древнюю Элладу, потом — в пещеру Сехисмундо («Жизнь есть сон»4), а теперь решились, наконец, взяться (в добрый час, театр Мольера воистину живет на всех широтах) за «Тартюфа». Самый большой успех имела 1 Эсхил. Семь против Фив. Перевод А. Пиотровского. 2 Там же. 3 Гёте. Ифигения в Тавриде. Перевод Н. Вильмонта. ’ 4 Пьеса великого испанского драматурга Кальдерона (1600—1681). 239

знаменитая сцена, где Оргон сидит, спрятанный под столом; не знаю почему, некоторые стихи вызывали в моем представлении тех французов, что возлагали жалкие свои надежды на «спасение западной культуры» с помощью старого пораженца Петэна в потрепанном маршальском мундире: «Великий государь столь милостив был к вам, /Что тотчас вы должны припасть к его стопам./ Да. Верно сказано. И, преклонив колени, /Я мудрость восхвалю его благих решений»1. Во время Французской революции эти стихи изъяли из комедии... Успех университетского театра чрезвычайно воодушевил Веру. Там свершилось чудо — веселые беззаботные студенты превратились в героев Эсхила, Гёте и Кальдерона, среди студенток нашлись прирожденные актрисы. Но ведь и среди ее учениц немало таких, что наделены от природы большими способностями, и жена моя задумала интересное дело. Она решила поставить балет на музыку «Карнавала» Шумана. Короткие эпизоды, отделенные один от другого, давали начинающим балеринам возможность показать свое искусство; при всем врожденном таланте они не смогли бы еще справиться, например, с адажио или па-де-де, требовавшими серьезного владения техникой. Итак, в то время как на университетском холме можно было видеть Антигону, Фоанта-царя Тавриды, Ореста и Пилада, Сехисмундо, Басилио и Клотальдо, Эльмиру, Дорину и Обманщика, в Ведадо, на Третьей улице Евсебий, Флорестан, Киарина, Эстрелла, Арлекин, Панталоне и Коломбина кружились целыми днями то быстро, то медленно в «Благородном вальсе» и в «Немецком», и все сливалось, наконец, в едином порыве — начинался финальный радостный «Марш Давидсбюндлеров»... «Раз, два, три... раз, и два, и три, раз, и-и-и два, и-и-и три... В такт... Не отставать... Опусти плечи... Не делай похоронную физиономию... А ты выплюнь сию минуту эту гадость... Наверняка, американская выдумка... Разве можно танцевать, жуя чингон1 2... Словно корова, которая жует жвачку... Выброси за окно... Теперь иди в центр... Повторим «Благородный вальс»... Встали в позицию... Начали...» Но вскоре я покинул прелестный «Карнавал» ради книг. Они заняли все стены, добрались до самого верху и больше уже не умещались в нашей маленькой комнате рядом с танцевальным классом. К тому же некоторые ученицы являлись на занятия по 1 Мольер. Тартюф, или Обманщик. Перевод Мих. Донского. 2 Искаженное англ, chewing gum— жевательная резинка. 240