Весна священная

покажет, как всегда, правоту тех, кто остался верным своим началам. Несколько месяцев тому назад некоторые у нас изверились, решили, что коммунисты ослабели, потеряли бдительность, вот теперь пусть-ка они посмотрят, как борется Советский Союз против гитлеровского режима».— «Это так. Но договор, из-за которого тогда многие вышли из партии, не дал в конце концов ничего, фашисты уже под Ленинградом».— «Они пока что не взяли город».— «Брось! Пожалуйста, не говори опять: «Они не пройдут!», хватит с нас одного раза».— «В Испании мы потерпели поражение, потому что тыл прогнил насквозь — распри, разложение, анархия. В СССР совсем по-другому».— «Меня радует твой оптимизм... Что до меня, то опыт Испании, печальный конец эпопеи с Интернациональными бригадами слишком многому меня научил».— «Может быть, с тобой так оно и случилось. Но истинные революционеры выстояли и продолжают борьбу».— «И ты полагаешь, что у нас в стране, где даже зубочистки получают из Соединенных Штатов, можно бороться?» — «Везде надо бороться, и как раз там, где меньше всего ожидаешь, выходит толк. Я знаю одно — наших, вернее, моих классовых врагов миллионы и миллионы, а в сущности, всего один. Всегда и всюду один и тот же. Немец ли, итальянец, тамошний ли франкист, здешний ли американец, все одного поля ягоды. Фашизм, колониализм, «третье решение», монополии, капитализм, латифундисты, буржуи— все один пес, только ошейники разные. И злобный пес, в этом мы в Испании убедились, когда репрессии начались. Вопрос ставится только так: хочешь ты покончить с этим псом или ты за него. Все остальное — просто муть». Я позавидовал твердой вере Гаспара; великое разочарование, охватившее многих, вернувшихся из Испании (оно чувствовалось даже в разговорах с испанскими республиканцами, жившими теперь на Кубе и в Мексике), не коснулось его. Проиграв одну партию, он тут же начал другую; может быть, он и не верит в такую уж скорую победу, думал я, но он привык бороться, он не растерял свой агон 1 и по-прежнему рвется в бой. И вдруг я понял: его вера по-человечески нужна мне, она может стать опорой в мучительных моих раздумьях. Конечно, я не в состоянии усвоить его упрощенный взгляд на мир, но мое уважение к Гаспару возросло, ибо я увидел, как тверд он перед лицом катастрофы. Всеми силами цеплялся я за разговор об испанской войне, очень уж славно было вспоминать себя прежнего, там, в Испании, тогда вера, такая же крепкая, как Агон — стремление к победе в состязаниях (древнегреч.). 246

у Гаспара, вела меня в бой. Я перечислял места боев, в которых мы оба участвовали, и радовался, когда Гаспар говорил: «Ты держался молодцом в тог день». Мне надо было убедиться, что он но-прежнему дружески ко мне расположен, и неуверенно, почти умоляюще, скрывая стыд, я спросил: «Ты, наверное, думаешь, что я стал буржуазной свиньей?» — «Ладно. Будем считать, что ты богач, имеющий совесть, вдобавок не трус и не лишен общественного темперамента. Поэтому рано или поздно, если только тебя не испортят в твоем кругу, ты придешь к нам. Уже и сейчас ты «тихонько, тихонько склоняясь», как пел один мексиканец в Беникасиме. Помнишь?..» ' Я помнил; сколько радости доставляло мне вспоминать прошлое вместе с человеком, пережившим его рядом со мной! Перед ним я не должен выступать в роли рассказчика, повествующего о своих странствиях и приключениях... С того самого дня я проводил время с Гаспаром охотнее, чем с кем бы то ни было. Он часто приходил к нам перед вечером и от нас шел работать в «Монмартр»; по понедельникам же он был свободен и ужинал с нами. Гаспар приносил свою трубу в футляре, выложенном красным бархатом, и всякий раз Вера восторгалась его игрой — верностью и чистотой звука, прекрасным легато, четкостью музыкальной фразировки, смелым использованием верхних регистров; перед тем как отправиться в кабаре, он «разогревал губы» на террасе, люди выходили на балконы, высовывались из окон: «Счастливо праздновать!» — кричали они, смеясь; дружно жили соседи в этом старом квартале, который я так любил за его особый тон, стиль, за «домового», как сказал бы Гарсиа Лорка, прогуливавшийся когда-то под аркадами Плиса-Вьеха... Когда Гаспар уходил, если Вера была не слишком утомлена после работы в школе, мы шли на старинную Аламеда-де-Паула, садились на каменные скамьи, глядели на порт, на мачты, на путаницу снастей, похожую на движущуюся декорацию, и думали— Вера, наверное, о втором акте «Джоконды»1 или о ночном корабле из «Тристана», я же читал, отдыхая под тихий плеск волн от дневной суматохи; ведь там, над Пасео-дель-Прадо, едва только перейдешь из старого города в новый, день навязывает тебе свой лихорадочный ритм... Потом мы возвращались домой по тихим длинным пустым улицам, в свете фонарей асфальт казался свинцово-голубоватым, дышал накопленным за день зноем, а иногда фонари раскачивались от ветра и разноцветные * 1 «Джоконда» — балет итальянского композитора Амилькара Понкислли (1834—1886). ‘ • 247