Весна священная

поразило Веру — танцевали, чтобы танцевать, сам танец как таковой доставлял им удовольствие, приносил радость; женщины трясли плечами, покачивали бедрами, извивались всем телом, иногда, если мужчина подходил слишком близко, женщина отскакивала, как бы пыталась спрятаться, он настойчиво преследовал ее, а она, полная лукавства, соблазнительно вращала бедрами; и тем не менее все дышало чистотой древних обрядов, где даже эротика подчинялась законам гармонии и была исполнена архаического сакрального смысла. Потом был перерыв, из кухни принесли кастрюли с кукурузой «с горящими хвостиками», от них шел адский аромат индейского перца; когда поели, Гаспар поговорил с барабанщиками, и Веру усадили на почетное место, напротив женщин, собравшихся кучкой в глубине двора. «Учти,— сказал Гаспар,— для тебя сделают то, что ни для кого не делают: явится дьяволенок абакуа, .только без костюма, на таком празднике ему в костюме нельзя». Снова зарокотали барабаны — совсем в другом ритме, чем прежде,— и вдруг, словно несомый каким-то бешеным смерчем, ворвался танцор, с немыслимой быстротой кружился он на левой ноге, правой вращая над самым полом, промчался через двор и встал, выпрямившись, перед Верой, неподвижный как статуя, тесно сдвинув ноги, сцепив руки. Потом нахмурился сердито и стал бросаться то на одного, то на другого; если человек не отшатывался, танцор останавливался внезапно, делал вид, будто бьет его по голове воображаемой палкой, потом он, снова вертясь, пересек двор и исчез, словно растаял в вихре собственного вращения. Вера, восхищенная, принялась аплодировать. «Перестань,— сказал Гаспар.— Здесь тебе не шоу. Сейчас будет самое лучшее, теперь это очень редко можно увидеть: танец арара»... Четверо мужчин встали по углам патио. И вдруг начали прыгать на месте, не спеша, медленно, один вслед за другим, без всякого усилия, словно на невидимом трамплине, они прыгали все выше и выше, при каждом прыжке поднимая и выставляя вперед согнутые в локтях руки. С каждым разом все меньше касались они земли, а едва коснувшись, снова взлетали. И наконец, мы увидели нечто невероятное — четыре человека парили, в буквальном смысле парили в воздухе, не опускаясь на землю. «Вот это элевация, черт побери!» — вскрикнула Вера. Впервые в моем присутствии она позволила себе грубое выражение. Лоб и щеки ее горели, ошеломленная, потрясенная, смотрела она на танец, изредка сжимала ладонями виски, как делала всегда в минуты крайнего изумления и восторга. Ей хотелось, чтоб чудо продолжалось всю 250

ночь, но танцоры, кажется, уже показали лучший свой номер; измученные, они вернулись с небес на землю и потребовали самого крепкого белого рома; однако пить не стали — каждый принялся растирать себе ромом грудь, спину, руки, блестевшие от пота. И снова праздник пошел своим чередом — обычный, веселый, немного провинциальный семейный праздник; ничего особенного больше не происходило. «Пойдем,— сказала Вера,— дальше уже неинтересно. После того, что мы видели... знаменитые прыжки из «Видения розы» — ерунда, а «Икар* Лифаря кажется просто жалким...» Опять плыли мы через бухту на катере. Вера сказала: «Если бы у Нижинского были такие танцовщики, когда он впервые поставил «Весну священную», он бы не провалился. Музыка Стравинского требует именно этого, гут нужны танцоры из Гуанабокоа, а не женоподобные дохляки из труппы Дягилева...» Мы приближались к молу Де-Лус; на фоне изъеденной солью черно-зеленой бронзы белела крашеная, в новоорлеанском стиле решетка Испанской Трансатлантической компании. Зашагали по улице Меркадерес, она шла параллельно или пересекалась с улицами, названия которых в моем представлении связывались всегда с Гойей или с Вальдесом Леалем: улица Благочестия, Инквизитора, Скорби, на углу ее стоял еще большой крест, сохранившийся, наверное, от тех времен, когда проходили здесь на святой неделе процессии, изображавшие шествие на Голгофу. Вера удивлялась, почему женщины не участвуют в танце apapá — пусть бы не прыгали, могли бы просто вести хоровод вокруг танцоров. «Это мужской танец,— отвечал Гаспар,— религиозный». Во многих других танцах — Гаспар стал перечислять их — и в том, которым открывается праздник—он представляет собой, в сущности, самую обычную румбу,— женщины принимают участие наравне с мужчинами, потому что танцы эти — развлечение. «А религиозные танцы все мужские, без единого исключения?» — «Исключения есть. Церемония посвящения в абакуа — след, по-видимому, очень древней африканской традиции — это пантомима, изображающая возникновение секты; в ней действуют три Великих Вождя и Колдун; главное в пантомиме — жертвоприношение: женщину, называемую Касика- некуа, убивают, ибо она знает тайну, которая никому не должна быть открыта, а женщина, как известно, не способна хранить тайну. Впрочем, женщине удается вовремя улизнуть,— продолжал Гаспар, смеясь,— вместо нее приносят в жертву белую козочку». Я читал книгу о водуистах Гаити, там рассказывается о весьма сходных обрядах: унси-кансо, то есть Избранница, одетая 251