Весна в краю родников

Я не заметил, как рядом со мной оказался мой друг Исмаил, перебравшийся сюда с крыши Ульмаса. Это он начал сегодня барабанить первым, а сейчас присоединил свою «музыку» к моей. Мы старались вовсю, поглядывая, довольна ли тетя Муниса. Она одобрительно кивнула головой и крикнула нам:

— Приговаривайте: «Ё оллах, ё оллах!»

Через минуту не было крыши, куда бы не взошли люди. Глядя на небо, они возносили молитвы, били чем попало в тазы, миски, ведра. Выделялся пронзительный голос тети Мунисы:

— Прости прегрешения рабов твоих, о боже, смилуйся над несчастной долей слуг твоих!

Один край полной луны стал черным. Эта чернота захватывала диск все больше и больше, и тем ярче становились мигавшие поодаль звездочки. К ним словно никак не относилось затмение старшей сестры, они поглядывали сверху на охваченных ужасом людей и насмешливо подмигивали.

Луна была священным творением. Потерять луну — потерять жизнь. У нас это светило называли ласково: «момо́» — «матушка». Мы, детвора, обращались к ней, если хотели заполучить румяную лепешку:

Луна-матушка,
Кинь хлебушка!

Дочь наших соседей, красавица Пулодо́й, свои молитвы за бездетную родственницу обращала не к кому-нибудь, а к луне:

Луна-матушка, дай нам хлебца,
А сына дай — моей сестрице!

Таких красивых девушек, как Пулодой, называли «луноликая», а самых-самых привлекательных — «красавица четырнадцатой ночи», потому что именно на четырнадцатый день своего нарождения ночное светило становится наиболее полным, без единой щербинки.

И вот эта наша луна делается все ущербнее и ущербнее. «Не испепели ее, аллах!» — взываем мы, нещадно колотя в железо, надеясь только на силу своей страстной мольбы.

Вдруг Исмаил перестает трезвонить, хватает меня за руки.

— Слышишь? — кричит он мне в ухо жаркими губами. — Прислушайся — что это там в квартале Мулча́р?

Да что там может быть? Жители Мулчара — тоже на крышах, как и во всех кварталах города. Я отталкиваю Исмаила, но он вырывает у меня из рук поднос, настороженно поднимает палец вверх и шепчет:

— Дуралей, слышишь? В Мулчаре играет горн… Пионерский горн!

Сквозь угрюмый грохот железа и молитвенные безутешные вопли к нам со стороны Мулчара катится над ночными крышами города серебряная чистая трель. Ее сопровождает звонкая дробь пионерского барабана.

Мы с Исмаилом один раз даже видели полный пионерский сбор. На горне тогда играл сам пионервожатый. Послушать останавливались и взрослые. Люди, понимавшие толк в звуках нашего национального инструмента — карная, хвалили игру пионервожатого и его горн. Звучание у горна звонкое, как бег горного ручья.

…Греметь железом перестали и на соседних крышах. Приумолкли люди, прислушиваясь к горну и не зная, как же надо отнестись к жизнерадостной музыке в такой скорбный час.

— Побежим в Мулчар, а? — предложил Исмаил.

— Давай по крышам. С крыши на крышу! — подхватил я, почувствовав себя вдруг птицей, услышавшей курлыканье родной стаи и готовой лететь к своим на сильных крыльях.

Нас охладил сердитый голос тети Мунисы:

— Что же вы побросали свои колотушки? Или у вас руки отвалились, негодники?! Возносите же молитвы к бо…

Она запнулась на полуслове, потому что глянула на небо и увидела золотой краешек диска, показавшийся из-под черной завесы!

Чистые серебряные звуки горна и звонкая трель барабана плыли под повеселевшим ночным небом. Мы примчались к школе. Да, это играли пионервожатый Маджи́д и барабанщик Сало́х. Маджид — уже парень. Ему, как и мужчинам, полагается наголо стричь голову. Но у него, комсомольца, густая красивая шевелюра обрамляет лоб. Он играет на горне и лихо встряхивает волосами, дерзко смотрит вверх, словно бросает вызов небу.

НЕКРАСИВЫЙ

Мы были увлечены своей игрой в орехи и считали, что улица Вогат только для этого и создана. А она нужна была и для прохожих. Шли мужчины с мешками на плечах, шли женщины в паранджах и чимбе́тах — волосяных сетках. Изредка нашу стайку разгоняла то арба, то фаэтон, возницы сердито кричали на нас: «Посторонись, посторонись!»

Не очень-то нас испугаешь. Мы почти ни на миг не прекращали игру.

Но нашелся-таки один приставала-прохожий, который оторвал нас от забавы. Он растревожил нашу компанию и, сопровождая свои слова повелительным жестом, сказал скрипучим голосом:

— Отправляйтесь-ка к мечети! Возле нее хватит места для вас. А здесь, посреди улицы, какие могут быть игры!

Я на всякий случай подобрал с земли выигранные мною орехи и посмотрел, что это за чудак распоряжается нашими делами.

Это был на редкость некрасивый мужчина. На него и смотреть страшновато. Густые мохнатые брови нависли над глубоко сидящими глазками. Нос маленький и приплюснутый. Лицо багровое, в жилках. Он был среднего роста, узкоплечий, шея короткая, а животик торчит.

— Вы ведь мешаете прохожим… — увещевал он нас. — Да и задавить тут могут.

Так и не отстал, пока мы не прекратили игру. Конечно, как только он скрылся, мы сразу продолжили свое и забыли об этом чудаке.

Но на второй день я попался ему опять. Везет же мне!