Весна Византии

Штандарты были сшиты из алого атласа с тяжелой бахромой, и в нарядах того же цвета красовались знаменосцы и музыканты. У лошадей гривы были белоснежные, как шелк, перевитые лентами и гирляндами; упряжь расшита золотом, попоны ― жемчугом, а седла украшены серебром. На всадниках были диадемы и короны, выгнутые, украшенные бахромой и тонкими цепями с самоцветами; волосы у них отливали всеми цветами, от яркого золота до чернильной синевы. Одежды, узкие, как погребальные саваны, были сплошь расшиты драгоценными камнями, особенно густо усеивавшими пояс, грудь, горловину и запястья. Спину они держали прямо, ― гибкие, как танцоры; а лица их были подобны прекрасным маскам. Достигнув монастыря, процессия начала огибать его стены, и почтительное молчание нарушал лишь резкий рев труб. А затем наступила тишина. Воздух наполнился ароматом благовоний. Всадники принялись спешиваться, и оказались совсем рядом, так что Катерина смогла разглядеть их как следует, когда они входили на территорию монастыря. Чуждый запах внезапно показался ей пугающим и невыносимым. Невозмутимые лица мужчин и женщин оказались ярко раскрашены.

Первыми во двор ступили герольды и знаменосцы. Затем юноши и девицы разбросали повсюду желтые весенние цветы. Золотоволосый мальчик несравненной красоты, в шелковом наряде цвета слоновой кости прошел следом с позолоченным луком в руках. За ним, медленно ступая бок о бок со своим духовником, шествовал император, неся на сгибе правой руки свой скипетр. Левой рукой он придерживал бесконечно длинный расшитый паллий. Поверх туники на императоре была далматика с вышитыми шелком пурпурными и золотыми орлами. На голове красовалась золотая митра, унизанная жемчугом. Длинные нити перлов ниспадали на широкие плечи и переплетались с прядями золотистых вьющихся волос. Следом за императором шествовали его приближенные ― мужчины, женщины, юноши и подростки, чиновники, вельможи и служители церкви. Замыкал процессию церемониальный эскорт в золотых доспехах и шлемах, украшенных белоснежными перьями.

Из северного портика церкви медленно выступила навстречу группа белобородых священников в сверкающих одеяниях. Кресты и иконы, которые они несли в руках, отбрасывали золотистые отблески на стены и колонны храма. Когда император поравнялся с ними, Пагано сжал руку Катерины, и она послушно преклонила колени. Придворные прошли в храм, и двери закрылись, ― там, внутри не было места для чужеземцев, последователей раскольнической римской церкви. Колокола замолчали. Двор окутало безмолвие.

Катерина вдруг почувствовала, что вся дрожит, и схватила мужа за руку. Она знала, что еще очень юна и многому должна научиться; понимала она также и причины своего страха: мир слишком велик, и такова цена за желание войти в него победительницей. Катерина была готова на все. Ей не хотелось всю жизнь провести в красильне, и рядом с Пагано она чувствовала себя почти всемогущей.

Поднявшись с колен, она отыскала взглядом рослую фигуру мужа матери и в единственный взгляд попыталась вложить всю радость и гордость, которую ощущала в этот момент.

* * *

― Вот он, ― заявил Юлиус и толкнул Николаса ногой. А потом еще раз.

― Слава богу, я еще не лишился зрения, ― заметил тот. ― Это протонотариос, который приходил к нам. А человек в шляпе, похожей на корзину ― Амируцес, придворный казначей. Замыкает процессию начальник гвардии: скажи об этом Асторре. В дверях церкви их встречает патриарх со своим клиром, а тот, кто…

Юлиус перебил его:

― Ты что, не слышал? Вон там, напротив, стоит Пагано Дориа, который сжег твой корабль и чуть не прикончил нас с Джоном руками турков. А девушка рядом с ним, с завитыми волосами и в слишком открытом платье… Тебе на нее наплевать?

Он помолчал, дожидаясь поддержки от Тоби и Годскалка, но лекарь сделал вид, что не слышит, а священник ― что его и вовсе здесь нет.

― Так подойти и ударь его, ― посоветовал Николас. ― Он только об этом и мечтает.

Юлиус сердито засопел.

― Конечно, я бы не хотел помешать нашей торговле.

― Вот и правильно, ― одобрил фламандец. ― К тому же на нем императорская накидка. Должно быть, басилевс тоже пригласил его на аудиенцию. По пути у нас будет возможность переброситься парой слов. Я передам ему твои наилучшие пожелания.

― Лучше убей его, ― велел Юлиус. Внезапно Годскалк положил руку ему на плечо и стряпчий осознал, что в церкви началось пасхальное богослужение, и ему следует примолкнуть. В воздухе висел аромат благовоний, а через двери доносились поющие голоса. Одни лишь голоса, без музыкальных инструментов… Нотариус, который не интересовался музыкой, уставился на Пагано Дориа, и тот любезно улыбнулся в ответ, а затем что-то прошептал на ухо жене. Та засмеялась. Юлиус сжал кулаки. Он уже чувствовал себя гораздо лучше, ― достаточно, чтобы кого-нибудь избить.