Весной, в субботу (СИ)

- Дай возможность хоть раз, хоть чем-нибудь помочь детям! Я в конце концов требую! Почему отталкиваешь меня? Почему на алименты не подала? Почему мои переводы отказывалась получать? Из-за твоей гордости они голодными были!

- Не были, - глухо обронила она. - И ты не кричи - нечего тут разоряться! Сам же, как сбежал от нас, поспешил перейти в сторожа. На что мне были твои копейки? В насмешку?

Шумилов сник, замолчал, а потом прежним смиренным голосом напомнил:

- Ты же знаешь, я тогда вторую древнейшую профессию начал осваивать...

- А почему не первую? - перебила Анна.

- Ну, ты скажешь, - сконфузился он. - Нет, я серьёзно. Я же проблемную статью тогда написал, в газетах стал сотрудничать, на ТВ приглашали. Времени не хватало - вот и подался в сторожа. Между прочим, в смене с драматургом работал. Теперь он литчастью в нашем драмтеатре заведует. И вообще... грандиозные планы были!

- У меня, может, тоже планы были. - Она опять заговорила с лёгким, едва приметным пренебрежением, как будто пришпорила себя. - Ты статьи писал, а я раньше пела и плясала. До восемнадцати лет надеялась артисткой стать.

- И зря отступилась. Зря, зря! Наша главная обязанность - развить, использовать всё, чем матушка-природа наградила, - с упорством и ожесточением забормотал он, принявшись расхаживать по тесной кухоньке. - Я до сих пор при этой мысли! Другое дело, что обманулся, не по тем меркам себя мерил. Ну а ты почему на всём крест поставила, не попыталась даже?..

- Потому что детство кончилось - свои дети появились. Ты-то их на меня бросил, а мне что оставалось делать? Куда прикажешь сплавить? В детдом, в интернат?

- Да, да. Ты права... Но вообще-то, если смотреть в корень, твои вопросы... понимаю, чисто риторические... не исключают утвердительного ответа. Почему б не препоручать детей с раннего возраста, с рождения даже, государству? Я думаю, хуже не стало бы. Ни им, ни нам. Мы же как их воспитываем? Мы калечим их! И общество ещё возьмёт на себя инициативу. Семья и должна распадаться! Мы, правда, всеми силами пытаемся скрепить её, оживить. И зря! Мучаемся, страдаем, не подозревая, что, отвергая её, решаем проблему, приходим к норме будущего. Ведь каков плод, так сказать, нашей педагогической деятельности...

- Ты что мелешь! - прикрикнула Шумилова.

- Да-да, - как заведённый, не сдаваясь, бормотал он. - Не будем себя обманывать. Посмотрим правде в глаза. Венедикт вырос законченным себялюбцем. Но и Дмитрия взять: другой человек - да, противоположность - да, но чрезмерно. Не может постоять за себя. Почему со всеми соглашается? Почему отсутствует собственное мнение?

- Стой! Не мельтеши перед глазами и угомонись маленько. Хаять детей не позволю. Вот вырасти своих, переболей их болезнями - и тогда крой почём зря! А то на готовенькое-то мы мастера!

Шумилов словно с разбегу наткнулся на каменную стену. И сесть уже не решался, и ходить запретили. Так и стоял у приоткрытого окна истуканом.

- Ты ведь когда к нам стал похаживать? Когда у разбитого корыта оказался. Угадала?

Он подавленно молчал.

- Хорохоришься, пыжишься, а всё без толку! Живёшь-то сейчас где?

- Пока в общежитии, - глухо обронил Шумилов.

- С семнадцатилетними пацанами? А что от этой-то, от журналистки, ушёл? Помнится, про любовь, про общие интересы толковал. Куда любовь-то исчезла?

- Да какая там любовь! - он махнул рукой.

- Не скажи - существует. Что у тебя было десять лет назад, творится со мной сейчас. Влюбился в меня один человек, очень хороший: вежливый, внимательный, инженером у нас работает. А умница! Ты как на это смотришь?

- Зачем спрашиваешь? Ты свободна.

- Да я-то свободная. А вот он женатый, и дочь у него есть. Правда, ради меня и жену готов бросить и девчонку. Стоит мне только одно слово сказать, пальцем поманить, - врала безбожно и остановиться не могла. Таким-то макаром хоронила последнюю, нежданно мелькнувшую надежду.

Он молчал, по-прежнему стоял у окна, слушал и тускнел. Шумилова глянула на него и перестала сочинять. Глубоко вздохнула.

- Жалок ты мне, Серафим. Работаешь-то сейчас где?

- На мясокомбинат вернулся. Только мастером не взяли, слесарем пока.

- Ладно, так и быть: можешь переезжать. Всё одно почти каждый день у нас сшиваешься. Может, ты и прав насчёт будущего, но пока семью ещё не отменяли.

- Аня! Аня! - Губы у него запрыгали, голос сорвался, но в глазах мелькнуло сомнение. - Шутишь, что ли? Испытываешь на верность убеждениям?

- Господи, да какие у тебя убеждения! Не в твоём возрасте по общежитиям таскаться. Спать будешь в зале, на диване.

- Да я... да я... ниже травы! Детям себя посвящу, круглосуточно с ними...

Шумилова досадливо махнула рукой, и он осёкся.

- Так мне действительно... можно переезжать? - спросил через минуту, внимательно вглядываясь в неё.

Она подтвердила кивком, но, не желая выставлять себя диктатором, добавила:

- Вообще-то ещё с детьми переговори. Как скажут, так и сделаешь.

- Дмитрий рад будет! - вскричал Шумилов. - Да и Венедикт... рукопожатием обменялись! Бегу! - пятясь к выходу, восклицал, опасливо поглядывая на неё: не шутит ли, не передумала ли?