Веснушка

Утро чудесное. Ясное, солнечное, жаркое – настоящее пекло, как у нас говорят. Первая неделя мая. Вишня цветет. Я даже здороваюсь с мужчиной в деловом костюме с рюкзаком и приплясывающей походкой. Он смотрит на меня ошарашенно, наверное, думает, что я обозналась. Ничего страшного. Я улыбаюсь спортсменке. Она улыбается в ответ. Я глажу немецкого дога. Спрашиваю владельца, сколько ему лет. Три. Как его зовут. Тара, говорит он. Мы смеемся. Доброе утро, доброе утро, прекрасное утро, старик и его сын.

Я весело шагаю к следующему пункту моего маршрута – пекарне. Свистун сидит у двери и лопает эклер с кремом, горячий кофе возле него на земле.

Спеннер стоит рядом, курит. Он швыряет окурок, Свистун тут же бросается за ним.

Спеннер придерживает дверь для меня: Здоро́во, Веснушка! – и мы заходим внутрь.

Он заливает тесто в вафельницу, хотя я еще не сделала заказ. Он знает меня. Вроде ничего особенного он не делает, но он мне почти как родной. По крайней мере, достаточно родной, чтобы я вдруг принялась рассказывать ему о том, как я ездила к папе, и изливать все свои переживания. О том, как быстро папа изменился после моего отъезда. Как быстро он разваливается на части, если оставить его одного.

– Да, понимаешь, это чертов стресс, Веснушка. Этот стресс добьет нас всех. Рак, инсульт, Свистун.

Он рассказывает мне о своих переживаниях в связи с судебным запретом. Он не видел Ариану с конкурса по ирландским танцам, потому что ему запрещено приближаться к Хлое. Он не может общаться с ней напрямую и просил друзей и даже свою маму связаться с ней. Попросил маму приехать и забрать Ариану, но Хлоя отказала.

– Знаешь что, все вы, женщины, прости, Аллегра, но все вы, с вашими правами и вечным нытьем о том, как жизнь несправедлива, – да это отцам надо устроить революцию. Я еще никогда не получал судебного запрета, а я чуть не вышвырнул Дино в окно, этого чертова вора, хотя и оказалось, что он ни в чем не виноват.

– Ты прав, – говорю я, к его удивлению. – Мой папа воспитал меня в одиночку.

– Власть папам, – говорит он, потрясая кулаком, и я вижу, как играют его мышцы, покрытые татуировками.

– Но тебе нужен юрист, – говорю я снова.

Вдруг кто-то толкает меня в спину, и к прилавку бросается незнакомый парень. Мой кофе выплескивается из отверстия в крышке прямо мне на руку. Горячо. Я трясу рукой, прикладываю обожженное место к губам.

– Эй, ты! – кричит он, тыкая пальцем в Спеннера и явно нарываясь на драку. – Как ты меня назвал?!

– Вроде педофилом и недоумком, – говорит Спеннер, с хитрым блеском в глазах, но таким тоном, какого я от него никогда не слышала. Угрожающим.

– Да я тебя урою! – орет парень.

Спеннер снимает кухонное полотенце с плеча, раскрывает руки, будто говорит: чего же ты ждешь, приятель? Сгибает колени, напрягает мышцы ног.

– Ну давай, попробуй.

– Как мне добраться до тебя? – шипит парень, мечась взад-вперед у прилавка.

Спеннер берет венчик для взбивания яиц и размахивает им, будто Брюс Ли нунчаками, затем бросает в противника. Он вяло ударяется ему в грудь. Обдав его взбитыми яйцами.

К счастью – или к несчастью для этого парня, бойфренда Хлои, как я уже поняла, – он не может добраться до Спеннера. Прилавок тянется вдоль всей пекарни; единственный проход на ту сторону – в конце прилавка, где надо отпереть дверь в нижней части и поднять перегородку, но он так ослеплен гневом, что не замечает этого. Поэтому он бросается вперед, замахивается через прилавок, каким-то чудом перегнувшись почти наполовину. Аппетитные морковные пироги на верхней полке превращаются в месиво. Какая жалость, они были такими симпатичными. Банановый хлеб и черничные мафины постигает та же участь, когда он во второй раз пытается перескочить через прилавок, размахивая руками и колошматя воздух.

В общем, у него вышла серьезная заварушка с кондитерскими изделиями, и, похоже, он в ней проиграл.

– Вызвать полицию? – спрашиваю я.

Они тут неподалеку, за пару минут я добегу до них. С удовольствием позову полицейских, еще одна возможность увидеться с Лорой и впечатлить ее своими наблюдениями, но вряд ли Спеннер обрадуется полиции в своей пекарне. Не теперь, когда ему предстоит сражаться за опеку. Все равно он не слышит меня.