Весны гонцы. Книга 1

— Завтра разберёмся, — как отрезал Радий и спросил встревоженно: — Николай, ты дойдёшь?

— Мы проводим, — отозвались девичьи голоса.

— Я с ним, — это сказал Арсений Михайлович.

«Живы», — с облегчением подумала Алёна.

Миша стоял посреди гримировочной.

— Все в сборе? Товарищи, второе отделение должно идти с блеском. Понятно? На «шесть». Максимум внимания, — строго повторил Миша. — Через десять минут начинаем.

Алёна взглянула на часы и невольно приложила их к уху. «Идут! Значит, драка длилась шесть-семь минут, а показалось-то…» Она поправила грим, растрепавшиеся волосы, постаралась сосредоточиться. Ощущение бессилия перед враждебной силой ушло, но остался горький осадок от дикости, до которой может опуститься человек.

Начали «В добрый час!» собранно, сдержанно и немного напряженно. Зрители, казалось, не дышали, слушали чутко, отзывались благодарно, играть становилось легче, отрывок пошел лучше и лучше.

Выходя на аплодисменты, Алёна не ощущала ни усталости, ни горечи. Она, как и её товарищи, готова была отдать всё, чем богата.

Глава семнадцатая. Снова БОП

Треволнения в Верхней Поляне не кончились с окончанием концерта. Когда, изнемогая от жары и усталости, бригада с гомоном и смехом ввалилась в гримировочную, посреди комнаты их ждал Саша Огнев.

Все кинулись к нему: «Как ты нашёл нас? Вот здорово, что приехал! На чем добирался? Отчего долго не писал?» — но все боялись слишком бурно радоваться и боялись спросить о главном.

— Мать похоронил, — неожиданно жестко оказал Саша, — и об этом всё. — И, сразу нарушив тяжелую паузу, вдруг заговорил по-деловому: — «В добрый час!», ребята, играете здорово. Ты зря, Михаил, плакался, честное слово! Хорошо играешь, по-настоящему, без скидок…

— Но выгляжу-то, наверное, Алёшкиным дедушкой? — с немного деланным смехом перебил Миша. — Нет уж, хватит: передаю тебе сию роль с восторгом.

— Не знаю, — серьезно ответил Саша. — Вы так крепко сыгрались… Не знаю. Ты, — обратился он к Олегу, — с самого начала мне нравился в Андрее, но вырос — во! — Саша долго говорил Олегу о его удачах, сделал два-три замечания.

Алёна нервничала, ждала, что Огнев скажет о ней. Она очень боялась недоброго отзыва о своей работе и не смогла бы защититься от него обычной презрительной злостью.

«Конечно, я не могу ему понравиться, — уговаривала себя Алёна, — он же репетировал с Лилей, а она играла прекрасно, и образ был совсем другой».

Саша одобрительно хлопнул по спине сияющего Олега, повторил горячо:

— Здорово, здорово вырос, — и очень сухо, не глядя на неё, начал: — Лена, не знаю, интересует ли тебя моё мнение…

— Конечно, интересует, — отрубила Алёна, напрягаясь всем телом.

В гримировочной стало тихо.

— Я тебя смотрел… Ну, если хочешь, предубеждённо. Мне очень нравилась Лилина Галина. — Саша был с ней всё так же сух и официален. — Не думал я, что ты можешь так глубоко, значительно… и так тонко… Очень интересно играешь.

Взгляды их встретились. Алёна почувствовала, что краснеет до слез и это видно сквозь грим.

— Ты такая неожиданная… — Саша словно искал слова, а его удивлённый взгляд стал непривычно мягким, и это смутило её совсем. — Я даже боюсь, хотя, конечно, хочу сыграть с тобой.

У Алёны отчего-то защемило в груди.

На редкость кстати в эту минуту постучали, и вошли Ольга Павловна, Чалых, Радий с заплывшим глазом, в измазанной белой рубахе, разорванной на груди. Они-то и отвлекли внимание от Алёны.

— Ну, молодые-красивые, — Чалых с дружелюбием оглядел всех. — Спасибо. Хорошо, очень ладно работаете! Нам это очень кстати. Принимайте свой естественный вид, и мы вас «под конвоем» доставим на ночлег. Да-да, «под конвоем» и «при фонарях». Темень у нас непроглядная.

Все разбрелись к зеркалам.

Стукнула дверь, зеркало отразило Арсения Михайловича — кисть его руки была забинтована.

— Все кончилось относительно благополучно, — сообщил он. — До утра Николая оставили в больнице. Остальным ввели противостолбнячную. У меня вывих. Вправили, вправили, — успокоил он. — Теперь уже не смертельно, — и улыбнулся.

— Можно у тебя вазелинчик? — спросила Глаша, подойдя к Алёне, и, перешагнув через длинную лавку, присела рядом. Она зашептала Алёне: — Предлагаю: все суточные — в общий котел и выделить пай Сашке, понятно?

Алёна молча кивнула.

— Ну и денёк сегодня — кошмар! — воскликнула Глаша и тихо сказала: — Поговори с Евгением и Джеком, остальным я уже… — и опять громко, для всех, пожаловалась: — Будто меня обмолачивали на току! — Перешагивая через лавку, опять наклонилась к уху Алёны: — Сашку поставим перед фактом. У него же самолюбие… вроде твоего…

Возле гипсовой фигуры с веслом их ждали три девушки, освещаемые фонариком Радия: Алёна узнала в них Таню и Любу, а третья — высокая, в цветастом платье, с пышными светлыми волосами до плеч, была незнакома.

При свете того же фонарика торопливо перезнакомились — высокая оказалась женой Радия. И шествие «при фонарях» двинулось.