Вести приходят издалека

— Не хочу я ни о чем писать, — Маша решила, что пора идти напролом. — У меня есть факты, доказывающие, что ваш сын убит.

— Ничего подобного! Он не убит, — удивился Иловенский.

— А я вам говорю — убит! — рявкнула Маша. — Поверьте, Павел Андреевич, долго объяснять, по телефону не расскажешь, давайте встретимся.

— Вам лет сколько? Красивая? — неожиданно спросил депутат.

— Двадцать. Глаз не оторвать, — отрезала Маша.

— Приезжайте, — сказал Иловенский и отключился.

Маша мысленно выругалась и набрала номер снова.

— Ну, что еще?

— Куда приезжать-то?

— А, ну, домой я еду, домой приезжайте.

— Куда? — почти заорала Маша.

— Славянский бульвар, восемнадцать, три, квартира четыре. Охране скажете, пропустят.

Он снова отключился. Маша снова выругалась. И где этот Славянский бульвар? Пришлось ловить такси. Доехали быстро. Взял таксист много. И где потом тут метро искать, на этом бульваре?

Дом был большой и красивый. Высокие пластиковые окна, светившиеся сквозь одинаковые портьеры по три сразу, говорили о том, что живут здесь не тесно. Миновав предупредительного охранника, Маша поднялась на лифте на третий этаж.

Иловенский открыл дверь сам. Невысокий, лысоватый, слегка обрюзгший, одетый в шелковый халат. Он окинул гостью равнодушным взглядом и махнул рукой, мол, проходи. Маша, не разуваясь и не снимая куртки, прошла в большую неправильной формы комнату с диваном и креслами посреди дорогого ковра, вероятно, гостиную. Прошла и, не дожидаясь приглашения, уселась в кресло. Недолгое и исключительно телефонное знакомство с депутатом Иловенским вызвало у нее уже массу негативных эмоций, поэтому церемониться с ним она не собиралась: выставит так выставит, плевать ей хотелось.

Павел Андреевич сел на диван и разглядывал Машу.

— Не двадцать. Не то, чтобы глаз не оторвать, но, в общем, ничего, — изрек он. Может, в ванну залезем?

— Мылась уже сегодня, — ответила Маша.

— Понял. Тебя звать-то как?

— Мария Владимировна Рокотова.

— А я Паша. Может, все-таки на ты перейдем? Мы же вроде ровесники? Тебе лет-то сколько?

Маша окинула его оценивающим взглядом: лет пятьдесят пять, не меньше, ровесник нашелся!

— Мне тридцать пять, — сказала она. — А тебе?

— Тридцать шесть, — вздохнул Иловенский.

Он зябко запахнул свой халат, потянулся к журнальному столику за сигаретами и с трудом вытащил одну из пачки. У него дрожали руки и плохо слушались пальцы. Тридцать шесть лет…

— Пьешь много? — спросила Маша.

— Угу, — промычал Иловенский, прикуривая и щуря от дыма отечные веки. — Ты из общества анонимных алкоголиков?

— Нет.

— А чего пришла?

— Я хотела поговорить о твоем сыне. Ты что, не помнишь?

— Все я помню, — кивнул он. — Говори давай. Ко мне подруга должна подъехать. Ты ж со мной в ванну лезть не хочешь.

— Павел, что случилось с твоим сыном?

— Умер.

— От чего он умер?

— Э-э, я не хочу, чтоб ты об этом писала в какой-нибудь паршивой газетке.

— Да не собираюсь я ничего писать, — разозлилась Маша. — Люди, которые, как и твой сын, лечились у академика Цацаниди и участвовали в его экспериментах, гибнут один за другим. Сколько их еще умрет — неизвестно. Моя подруга, очень близкая подруга, убита, а милиция ничего не хочет делать, считает ее смерть самоубийством. Смерть грозит еще одному близкому мне человеку, старому ученому. Его коллега уже умер. Мальчик, сын любовницы Цацаниди, вот-вот погибнет… И мне совсем не кажется, что все это просто совпадение. Их целенаправленно убивают. Ты, конечно, не поймешь, но есть версия, что убивает их сам Цацаниди. С его смертью не закончилось его воздействие на пациентов, он убивает их оттуда, с того света.

Иловенский молчал, разглядывая тлеющую сигарету. Кажется, он совсем не удивился Машиным словам.

— Виталика ведь не убили, — наконец сказал он. — Он вскрыл себе вены. Я вполне понимаю, почему он это сделал.

— Почему?

Павел последний раз глубоко затянулся, закашлялся, затушил сигарету и с трудом встал с дивана.

— Пошли, я тебе кое-что покажу.

Они поднялись на второй этаж. На небольшую площадку выходило несколько дверей, в одну из них Иловенский тихо постучал.

— Можно?

Никто не отозвался.

Иловенский приоткрыл дверь и пропустил Машу вперед. В комнате никого не было.

Комната была обставлена просто, но дорого и очень удобно. Большой рабочий стол с компьютером, удобный диван, открытые стеллажи с книгами, телевизором и музыкальным центром. Еще какой-то зеркальный шкаф, вероятно, с одеждой.

На диване валялся стильный молодежный рюкзак, из которого высыпались учебники и тетради. Тут же лежал пульт от телевизора и очки в тонкой золотой оправе. На стуле не очень аккуратно висел джемпер, рукава завернулись внутрь, очевидно, его как сняли, так и бросили. Мужские тапки довольно большого размера расположились в разных концах комнаты. На столе, возле компьютера, стояла чашка и лежала горка разноцветных фантиков от конфет.