Вести приходят издалека

— Да Бог ее знает, я уж не помню.

— Она не из той клиники, где Цацаниди работал?

— Нет, вроде нет. Я тогда вообще как-то не в себе был, помощники все устраивали. Я только настоял, чтоб вскрытия не делали, и так ведь все понятно. Не хватало еще, чтоб…

— Паша, если все-таки дело возбудят, ты поможешь? — с надеждой спросила Маша.

— Чем же я помогу?

— Пока не знаю. Но ты же власть.

— Это я на этом свете власть, — горько усмехнулся Иловенский. — А там, — он поднял брови вверх, — там я Цацаниди не достану.

— Я достану, — зло сказала Маша.

— Тогда ладно, на вот, нацарапай мне свой телефон.

Он подал ей электронную записную книжку. Маша «нацарапала» номер своего мобильного.

— И смотри, — грозно сдвинул он брови, — напишешь обо мне статью — убью! Ясно?

— Ясно, — кивнула она.

— Все, пока.

Когда он закрыл за ней дверь, она не смогла сразу войти в лифт. Этот Павел Иловенский произвел на нее убийственное впечатление: не старый еще мужик с твердым убеждением, что жизнь его кончена, с ужасающим чувством вины, устроивший мемориал из комнаты покойного сына, «Член Федерации», хам и пьяница… Человек с непереносимой болью в душе. Какое право имел Цацаниди втянуть его ребенка в свои эксперименты, втянуть, зная, что несчастный мальчик потерял мать и едва пережил эту потерю?

Маша тяжело вздохнула и протянула руку к кнопке лифта. В тот же момент двери его открылись, и Машу едва не свалило с ног удушливое облако дорогих духов. Окутанная этим облаком, из лифта выплыла роскошная девица с бесконечными ногами и стеклянной пустотой в голубых глазах. Задев обалдевшую Машу полой норковой шубы (и это в середине на редкость теплого апреля), девица двинулась в сторону квартиры депутата Павла Иловенского.

49

Ильдар Каримов чувствовал себя уж если не вором, то, по крайней мере, незваным гостем в чужом доме. Как там говорят? Незваный гость хуже татарина…

Когда-то, совсем не долго, он был в этом доме хозяином. Хорошо ему здесь не было никогда.

Теперь здесь был другой хозяин. Он стоит сейчас за Ильдаровой спиной, прислонившись к дверному косяку и скрестив на груди руки. Стоит и, наверное, недоумевает, зачем отец настоял на встрече именно здесь, у них дома.

А Ильдару очень хотелось увидеть, как живет его сын, взглянуть на его комнату, его вещи. Посмотреть, какие книги стоят на его полках, узнать, какую он слушает музыку, какие смотрит фильмы. Из этого ведь немало можно понять. Семнадцать лет уже не вернешь, как ни лезь из кожи вон. Ни первое слово, ни первую двойку, ни сказки на ночь, ни содранные коленки — ничего уже не вернешь, все это прошло мимо Ильдара. Все это и все, что там еще бывает у маленьких детей… Господи, он ничего этого не знает и, похоже, уже не узнает никогда. И даже некого в этом обвинить, кроме себя самого. Вот, если бы Маша закатывала истерики и запрещала ему видеть сына, обвиняла его, Ильдара, в том, что он их бросил и предал, если бы… Тогда он не чувствовал бы себя так погано.

Интересно, Тимур расскажет матери о том, что он был здесь? И как Машка отнесется к тому, что в ее дом просочился лазутчик? Тимуру уж наверняка ничего не грозит, но ему, Ильдару, она, пожалуй, открутит голову. Опомнился, спохватился, явился на готовенькое…

Тимур молча разглядывал отца и гадал, зачем тот, узнав, что мама уехала в Москву, напросился в гости? Ходит по их комнате, рассматривает Кузькины диски и кассеты. Хорошо, хоть не трогает ничего. Его присутствие вызывало у Тимура не то чтобы чувство оскорбленной собственности и уж тем более не брезгливости, а скорее — какой-то безотчетной досады и, совсем немного, опасения: а ну как захочет отец вернуться, а мама вдруг да и примет его? И что? Станет он вмешиваться в их с Кузькой жизнь? Станет их воспитывать? Будет жить здесь, с ними? Чушь, конечно, у него же свой дом. Что, они должны будут с ним жить?

Тимур готов был впустить отца в свою жизнь, но только чуть-чуть, лишь настолько, насколько самому Тимуру удобно. Вовсе не входило в планы сына наверстывать упущенное. Никакой тоски по этому упущенному Тимур не испытывал, да и не мог испытывать. У него был дед. Такой дед, что мало у кого из знакомых ему мальчишек такой отец был, как у него дед. Так что настоящего мужского воспитания хватало Тимуру с лихвой. Вот только Кузьку дед не любил, и не свернуть его было, характер у деда прямой и жесткий, без выкрутасов. Что-то такое и в Тимуре от него было.

— Пап, ты что пить будешь? Чай, кофе?

Тимуру хотелось увести отца из их комнаты.

— А что у вас обычно пьют?

— Мы с мамой чай, а Кузя только свежемолотый кофе уважает, так что могу сварить.

— Нет, — поспешно ответил Ильдар, — я тогда тоже чай.

Они устроились на кухне. Легкая неловкость, которой не было в предыдущие встречи в офисе Ильдара и в кафе, никак не исчезала. Поговорили о Тимкиной учебе, об экзаменах, отец рассказал о поездке на выставку в Китай.

— Я в следующий раз вам с мамой из Китая настоящего чая привезу, — пообещал он. — Там хороший чай долларов по четыреста за килограмм стоит. Сюда такой вообще не возят.