Вести с моря и суши

Окна со своей высоты веско
ориентируют на местности толпы
своими прозрачными вывесками.

Окно-учитель
распространяет в ночи свой свет, свои вести,
извлекает квадратный корень из метеора,
суммирует колонны созвездий.

Окно — это борт корабля земли, —
как тихим прибоем, он опоясан тучами розовыми.
Дух-капитан ищет остров господний,
и глаза его омываются в синих грозах.

Окно распределяет между всеми людьми
по кубу воздуха, по кварте света.
Вспаханное облаками, оно —
маленькая собственность неба.

Эквадорец у подножия Эйфелевой башни

Стальное дерево над плесом века,
под синей кроной размером с небо.
Насквозь прогрызли автомобили
железный комель огромной сейбы[2]

.

Глаза к лазури спешат взобраться
по переплету железной рамы.

Над черепичной долиной кровель
качает шеей стальная лама.

В прозрачных складках воздушной ткани,
в подвесках бликов белее пены
выходит башня ночной порою
на звездно-черный песок арены.

Пробив локтями созвездий млечность,
стальная мачта таранит вечность.

На ней растянут шатер незримый
на перекрестке ночной вселенной.
Рисуют контур ее галактик
огни и звезды попеременно.

Зачин астрального алфавита,
стальная башня в зенит воздета.
Надежда, вставшая на ходули,
ты — гимн железу, триумф скелета.

Клеймо для тучной коровы-тучи,
а веку — вышка сторожевая.
Ржавеет тихо в прибое ветра,
в прибое неба стальная свая.

Еще раз об окнах

Окно — это грань графина,
который всегда наполнен
парным молоком рассвета
или лимонным полднем.

Как светится синеглазо
хрустальная эта ваза!

О чистый ее передник
дробятся лучи рассвета
расцвеченным опереньем.

А белый крест переплета —
как мраморное надгробье
лиловой ливневой туче,
взирающей исподлобья.

Зеркало в столовой

Бродит луч по лекалу
серебрящихся точек.
Это чертит в столовой
наше зеркало-зодчий.

И крылом стрекозиным,
слюдяною полоской
интерьер рассекает
невесомая плоскость.

Будто циркуль мерцанья
измеряет предметы
мерой дробного света.

Биссектрисой стеклянной
перебиты графины,
и стекает, сверкая,
на пол струйка рубина.

Словно в пруд, силуэты
в это зеркало вмерзли,
и беседуют тихо
блики азбукой Морзе.

Рвется свет, как петарда
или протуберанец.
Луч ресницами гладит
грани лаковый глянец.

А по диагонали
вертикального плеса
отражения стынут,
будто знаки вопросов.

В мире, одушевленном
излучением смысла,
бродят тени предметов,
словно зримые мысли.

За зеркальной границей
очень четкие грани:
соль познанья — солонка,
уксус — воспоминанья.

Виноградные льдинки —
это наледь дыханья.
Кофе — это раздумье.
Сахар — белый архангел.

Девушка из Панамы