Вестминстерское аббатство

Елизавета II на Коронационном кресле после коронации,

^{2 июня 1953 года. Кресло XIII в., а ритуал даже старше, но «почти византийское великолепие», которым восхищался Сесил Битон, сравнительно современно. Оцените контраст с коронацией Якова II на предыдущей иллюстрации}

Лэнга также беспокоили неясности в литании, например восстановление более старой формы миропомазания: «Восхождение от рук к голове вместо нисходящего направления, от головы к рукам. Я уверен, это многим покажется более правильным». Значение этой детали трудно постичь, но многие согласятся с Лэнгом, что миропомазание — наиболее впечатляющая часть службы: монарх снимает верхние одежды и остается в белом, после чего становится на колени, чтобы принять благословение архиепископа. Святость этого действа усиливается чувством причастности к королевскому посвящению и одухотворенной музыкой Генделя. Все остальное в коронации — ритуал, но это — таинство. Этот момент одновременно общественно значимый и личный, интимный и общий, балдахин над монархом скрывает этот личный акт, и ни одна камера его не фиксирует. Коронационная служба — священная часть большого торжества, а Вестминстерское аббатство — сакральное пространство внутри большого города; помазание особенно свято в коронационной службе, подобно тому как усыпальница особенно священна в аббатстве — общенациональная святыня, в то же время скрытая и непонятная.

С другой стороны, для одного из тех, кто описывал эти обряды в дневнике, сэра Генри Чэннона («Чипса»), самым приятным моментом церемонии было «стремительное, как водоворот, движение, когда жены пэров надевали венцы своего достоинства: тысячи рук, обтянутых перчатками, сверкающих драгоценностями, поднимающие маленькие короны». Действительно, описание этой церемонии оказалось бы неполным, если забыть о том, что оно занимало исключительное положение среди прочих событий светского календаря. Чэннон записал, что до коронации Елизаветы II повсюду только и говорили о том, кому выпало, а кому не выпало «счастье присутствовать в аббатстве — иными словами, о тех, кто был приглашен на коронацию». Он добавил историю об одном разведенном пэре, который выразил лорду-маршалу свои опасения, что ему будет неприлично появиться (на коронации), и услышал в ответ лишь: «Конечно, прилично. Это же коронация, а не скачки в Эскоте». Некоторые очевидцы полагали, что среди собравшихся слишком много аристократов и что больше места должно было быть отведено простому люду. Имея титул королевы Пакистана и Цейлона, Елизавета стала первым британским монархом, коронованным как правитель нехристианских стран, но этой новой реальности были сделаны лишь минимальные уступки: свободные церкви получили приглашения, а модератор (председатель) пресвитерианской церкви Шотландии прочел наставление.

Это была последняя коронация империи. Ее особый характер объясним временем и личностью самой правительницы. После многих лет строгой экономии, связанной с войной, люди жаждали праздника, юная королева казалась символом новой надежды. Архиепископ Фишер в проповеди перед церемонией подчеркивал тяжесть бремени королевской власти и символический вес короны. Королева появилась для помазания, в отличие от королей, с обнаженными руками, и это, вместе с ее молодостью, усилило впечатление жертвенности и уязвимости. Очаровательный в своей старомодной манерности Сесил Битон в дневнике говорит о роскоши церемонии:

На ее сахарных ланитах играет нежный румянец, а туго завитые волосы вьются вокруг викторианской диадемы из драгоценных камней надо лбом. Тонкие руки смиренно сложены на изысканном великолепии расшитой юбки, она еще совсем девочка с манерами простыми и застенчивыми. Возможно, мать научила ее никогда не использовать лишних жестов. Когда Елизавета шла, она позволяла своей тяжелой юбке скользить вперед-назад в прекрасном ритмичном эффекте. Елизавета держится в этой сцене, исполненной византийского великолепия, с невероятным чувством собственного достоинства.