Вестник, или Жизнь Даниила Андеева: биографическая повесть в двенадцати частях

К концу зимы он выслал ей второй автопортрет: "Мою знаменитую шубу еще в прошлом году переделали: укоротили, сделали хлястик и получилось нечто вроде полупальто. Очень легко и симпатично. А из отрезанной полы сделана шапка, вернее, шлем необычайного, мною самим изобретенного фасона, с мысиком на переносицу и с плотно прихватывающими уши прямоугольными выступами. Ничего более теплого и удобного я на голову никогда не надевал. К сожалению, однако, я в ней почему-то делаюсь похож на "великого инквизитора". А один человек прозвал меня "нибелунг — вегетарианец"" [522].

Зимой на него опять навалилась депрессия. "Состояние "бездарности", кот<орое>я вообще переношу с трудом, если только не нахожусь среди природы, сейчас окрашивает для меня почти все, — сетовал он в письме жене. — …Бесенок депрессии зудит, что, дескать, упадок не закономерен, т. к. наступил слишком скоро, что это — конец искусству, да и жизни вообще — и т. п.: хорошо знакомая тебе песня. Но ни о каком конце вроде Климентовского (герой "Странников ночи", покончивший с собой. — Б. Р.) я не помышляю. Это — не помыслы, а только иногда поднимающееся непроизвольное чувство. Да и вообще, состояния, даже желания, стали двойственны и противоречивы. Восемь с 1/2 лет одних и тех же впечатлений вызывают все чаще мозговую тошноту. Но беда в том, что ее вызывает и многое другое, Даже, в каком-то смысле, моя излюбленная Индия. Фотография Тадж — Махала в газете привела меня в состояние, напоминающее чувства Адриана (другой герой "Странников ночи" — Б. Р.), когда он из трамвайного вагона поспешил, чуть не попав под грузовик, к разгуливавшему по тротуару парню. Фиолетовые круги, и все зазвенело каким-то тонким комариным гудом. К сожалению, чувства этого рода становятся повседневным явлением" [523].

Имена героев "Странников ночи" давно стали для них шифром, непонятным для цензорских глаз. Себя Андреев в письмах называл

Олегом — так звали одного из братьев Горбовых, поэта, в роковом романе.

В конце года в Дубровлаг перевели однокамерника Андреева — Николая Садовника. "Нельзя не уважать глубоко человека героического склада, абсолютной честности и к тому же обладающего удивительно нежной душой, обнаружения которой тем более трогательны, что обычно на виду — мужественная, грубоватая сила, кажущаяся совсем примитивной, — восхищенно писал о нем Андреев. — А за плечами — настоящие подвиги, в высшем смысле этого слова. Если на склоне лет такой человек дойдет до границы праведности, в этом не будет ничего удивительного" [524]. С собой Садовник вез тетрадь стихов Даниила Андреева, тщательно, почти печатными, мелкими буковками им переписанных. Тетрадь в клетку вместила семь глав "Русских богов" — "Сквозь природу", "Босиком", "Миры просветления", "Гибель Грозного", "Рух", "Святые камни" и "На синем клиросе" (окончательное название — "Голубая свеча"). В начале январе Садовник смог передать ее по назначению — жене поэта. Она отозвалась сразу: "Ни одного слова, кроме радости. Кажется, больше всего нравится "На перевозе", потом "Шаданакар", потом "Нэртис", потом "Ливень", но это — просто так, без причин" [525].

В наступившем году Даниил Андреев занимался трактатом и завершением "Железной мистерии". 2 мая сообщил об ее окончании жене: "Сегодня кончил курс занятий, начатый еще в 50 г. Не станцевали буги — вуги или джигу только из-за сердца". К письму приложил вступление:

… И, не зная ни успокоенья, ни постоянства,
Странной лексики обращающаяся праща
Разбросает
добросозвучья
и диссонансы,
Непреклонною
диалектикой
скрежеща.

Не отринь же меня за бред и косноязычье…

Оно написано "размером, никогда никем не употреблявшимся, читать надо медленно, плавно и широко, — пояснял он. — Размер этот — гипер—пеон" [526].

Начинавшаяся вместе с "Розой Мира" мистерия изображала решающие события русской метаистории XX века, объясненные в трактате. Возрождение мистерии — сугубо сакрального жанра — одна из задач его "поэтической реформы". Мистерия, считал он, непременно расцветет в будущем и станет частью культа "Розы Мира". Уроки вагнеровской мистериальной драматургии, символических драм Ибсена, театральных поэм Блока восприняты им как подступы к новому мистериальному жанру Помнил он и мистерию Коваленского — "Неопалимая Купина". И, конечно, "Мистерию — буфф" Маяковского.

Рукопись "Железной мистерии"

Метаисторическое действо, развернутое в двенадцати актах "Железной мистерии", стало не столько переосмыслением прошлого и настоящего, сколько пророчеством о событиях конца века. Исторические персонажи, чья энергия питается силами тьмы, в мистерии предстают гротескно — символическими образами, олицетворяя тайную правду событий. И жертвенные герои сил света — праведники, проповедники, а с ними символический автогерой — поэт — вестник, изображают ту же высшую правду.