Вестник, или Жизнь Даниила Андеева: биографическая повесть в двенадцати частях

Необычность "Железной мистерии", мифологически преображающей историю, ее многоголосье требовали непростой работы воображения и душевного соучастия. Первыми читателями ее стали громко восторгавшийся Зея Рахим и жена. Она не скрывала и критики. Сомневающийся автор встречал замечания с вниманием, но стоял на своем: "…Не понимаю, за что ты могла ворчать под конец на "Мистерию". Именно в конце… непостижимо. Это же зенит.<…>Я не считаю, что "Мист<ерия>" кончена, вижу кучу недостатков, потребуется порядочное время на их устранение, но эти дефекты — не там" [527].

8. Узлы прошлого

Состояние, о котором Андреев писал жене в начале декабря, к новому году ухудшилось. "За весь месяц я смог выйти на прогулку 2 раза и оба раза жалел, что вышел. Ббльшую часть времени лежу, и не ради профилактики, а по необходимости. Три — четыре часа в день сидения за столом — это потолок моих возможностей. Нитроглицерин приходится глотать почти ежедневно, сейчас прохожу опять курс вливания глюкозы, но результатов пока не заметно. Голова, конечно, ясная, читать и заниматься могу, но 1/4 часа походил по камере — и опять те боли, с которых год назад начался знаменитый приступ. Вот тут-то и спасают грелки на грудь и на спину и нитроглицерин. Теперь суди сама, смог ли бы я в таком виде ехать или, вернее, доехать до какой-то там Новосибирской области. Весьма сомнительно, что дотащился б хоть до Москвы.<…>Все-таки лучше переждать еще 2–3 месяца и потом докуда-нибудь доехать, чем сорваться с места сейчас и не доехать нидокуда. Поэтому в затяжке решения прокуратуры есть, как ни странно, и своя хорошая сторона. Кроме того, самый факт затяжки является скорее хорошим, чем дурным признаком, так как отрицательные решения обычно выносятся быстро. Вообще, на этот счет я настроен оптимистичнее тебя и опираюсь при этом на мнение людей, имеющих возможность разбираться в этих вещах гораздо лучше меня. Подсосенский не кажется мне пустой мечтой, а 101 км — тем более. Лично передо мной маячит еще и другой вариант: инвалидный дом где-нибудь поблизости, хотя бы на тот период, пока ты прочно обоснуешься на новом месте, и я смогу дотащить дотуда свою бренную оболочку" [528].

Новый 1956 год он встречал в камере вместе с Зея Рахимом. "Я улегся, когда полагается, в расчете на то, что если я постоянно не сплю по полночи, то в новогоднюю ночь тем более не пропущу 12 ч. Боролся — боролся со сном и — задремал. А когда друг, услышав 12–часовые звуки, произнес поздравление, я, ничего не соображая, пробормотал почему-то "Спокойной ночи!", только тогда понял, в чем дело, развеселился и потом не мог уснуть и в самом деле, думая о тебе и о всяких наших с тобой делах" [529], — элегично описывал он жене новогоднюю ночь, думая и о надеждах, сулимых ходом вещей — логикой метаистории.

А в январе пришло решение по его заявлению. Выписка из протокола 81 гласила: "Центральной комиссией статья УК 19–58–8 переквалифицирована на 7–58–8, наказание по статьям 17–58–8, 58–10 ч. 2, 58–11 оставлено прежнее — на срок 25 лет тюремного заключения". "Это меня не очень взволновало, — утешал он жену, — хотя, конечно, можно было ожидать всего, чего угодно, кроме этого. Оно находится в плачевном противоречии с: 1) фактами, 2) здравым смыслом, 3) духом сегодняшнего дня — как я этот дух понимаю. Очевидно, под этими недолговечными "духами" лежат некие гораздо более устойчивые и живучие принципы. Очень тревожно за стариков, особенно за маму, как она это перенесет. Сама понимаешь, как напряженно жду известия от тебя — каково решение на твой счет, а также о других. Все же надеюсь, что к тебе проявят иное отношение.<…>У меня есть подозрение, что призрак Якиманки до сих пор оказывает свое влияние на наши судьбы" [530], — предположил он.

В особнячке на Якиманке жили герои "Странников ночи", измыслившие покушение на вождя. Но оказывается, — об этом Алла Александровна услышала в лагере, — что там, "точнее, кажется, на Ордынке", жил человек, похожий на организатора изображенной в романе группы. "А конец ясно какой — хуже нашего. И знаю я это от женщины, которая "по долгу службы" способствовала этому концу, а потом сама влипла". Следователи, писала она мужу, "не могли не считать нас разветвлением, остатками и пр. этой очень большой группы.

В их "здравые" мозги не укладывалось, что ты мог писать так похоже на то, что было в действительности, "из головы"" [531].

Александр Петрович в начале февраля спешно поехал на свидание к дочери: помочь написать новые заявления. В очередном письме она сообщала мужу: "Сочинили огромное заявление Булганину. Я напишу тебе основные тезисы этого грандиозного эпоса, чтобы ты имел представление о том, чего именно я прошу.