Вестник, или Жизнь Даниила Андеева: биографическая повесть в двенадцати частях

Рейнсфельдт, общение с которой ограничивалось перепиской, оказалась ему интересна не только общими детскими воспоминаниями, но и общими интересами. Она, как мы узнаем из его письма, занялась арабским языком, чему он радуется, хотя и спрашивает, ссылаясь на недоумение Коваленского: "почему Вы взяли именно арабский, а не персидский или санскрит?"[177] Но их объединяла, так, по крайней мере, казалось Андрееву, не только тяга к тайнам Востока. Именно ей он подробно описал открывшееся ему на Неруссе. Имея в виду темы такого рода, обсуждавшиеся им далеко не с каждым даже из близких друзей, писал ей: "…о многом таком мы могли бы поговорить, когда я приеду в Л<енинград>"[178].

Кроме Рейнсфельдт, в Ленинграде в те годы жила другая его подруга детских лет, вместе с ними учившаяся у Грузинской — Татьяна Оловянишникова, вышедшая замуж и ставшая Морозовой. В Ленинград она переехала после нескольких лет работы на Чукотке с мужем и двумя дочерьми. С Татьяной он тоже переписывался.

Т. И. Морозова (урожд. Оловянишникова) 1920-е

В декабре 33–го он пишет еще одно письмо Рейнсфельдт, подводя итоги уходящему году, делясь самым заветным: "Летом я никуда не выезжал, если не считать нескольких дней, проведенных у знакомых на даче. Вызвано это тем, что издательство задержало мои деньги за книгу до сентября месяца. Я должен был бы поехать в Трубчевск, но на этот раз поездка эта ничем бы не напоминала partie de plaisir[179]

прежних лет: она сулила мне только очень тяжелые переживания. Но их все равно не избежать — они закрутят меня в Ленинграде, куда я съезжу при первой материальной возможности. С февраля по июль я писал книгу — серию биографий ученых изобретателей (для юношества), в которую вошли Архимед, Л. да Винчи, Паскаль, Эйлер, Даниил Бернулли, Фрэнсис (изобретатель турбин) и наш акад<емик> Жуковский. Это была довольно приятная работа, но под конец она мне здорово опротивела. Сейчас к книге подобрано уже большое количество (свыше 50) иллюстраций, и она находится в печати. На невыплаченную мне еще часть гонорара вот за эту-то самую книгу я и надеюсь съездить в Ленинград. Думаю, что будет это в январе — феврале.

Теперь я работаю по другой линии — по графической: делаю диаграммы, таблицы и пр<очую>чепуху. Если б такая работа была постоянно — больше нечего и желать было бы. Работаем мы обычно вдвоем с одним моим приятелем — художником у меня в комнате. И благодаря механичности работы, мы имеем возможность большую часть времени предаваться разговорам или же просто молчаливому размышлению (каждый о своем).

Лето явилось для меня переломным периодом во многих отношениях. Главное — я избегаю теперь строить метафизические и пр<очие> "системы".

("Я числил числа, строил химеры

И, выстроив, в них верил").

По — видимому, эти умозрения имеют совершенно ничтожную ценность, ибо их можно создать n — ное количество — все одинаково логичные, одинаково недоказуемые и одинаково не выражающие истинного соотношения вещей, идей и сущностей в мире. Лично для меня более или менее достоверными являются сейчас лишь те положения, которые утверждаются одинаково всеми великими религиозными системами, — а таких положений очень немного… Остальное — дело сердца, интуиции, но не интеллекта. Жаль, что в этом году мне не удалось по — настоящему встретиться с природой — мне эти встречи чрезвычайно важны".

Сообщает он в этом письме и о семье, где Евгению знали и помнили. "Мама больна, она вообще очень ослабела и сдала за этот год, — пишет он. — Моя сестра и ее муж на днях переезжают на несколько месяцев в Калугу, и мы надеемся, что тогда мама сможет поехать к ним на несколько недель отдохнуть. Без такого отдыха все может кончиться для нее (еще больше — для нас, т. к. она сама этого не боится) — самым дурным образом.

Материально — хуже, чем в прошлом году, но по крайней мере есть уголь и в комнате тепло.

У Грузинских не бываю, да и вообще редко хожу куда бы то ни было"[180].

Наверное, одной из причин крушения его летних планов было то, что он оказался загружен работой до самого начала зимы. Книжка для Энергоиздата, начатая в феврале, требовала серьезных усилий. Нельзя походя написать цикл биографических очерков об ученых-изобретателях, начиная с легендарного Архимеда. В эти годы резко повысился интерес к научно — популярной литературе, книги о науке и технике требовались всем издательствам. Немало выпускал их "Энергоиздат". Но каждая рукопись тщательно рецензировалась, проходила серьезную, прежде всего идеологическую, проверку. Известный мастер научно — популярной литературы Лев Гумилевский, в те времена тоже сотрудничавший с "Энергоиздатом", в воспоминаниях рассказал, как Главлит запретил в мае 33–го года его уже отпечатанную биографию Дизеля. Сорокатысячный тираж книги, в которой, якобы, "воспевался капиталистический строй", пустили под нож[181]. Поэтому нет ничего удивительного в том, что труд Даниила Андреева нами не разыскан. Он, видимо, так и не увидел света.