Вестник, или Жизнь Даниила Андеева: биографическая повесть в двенадцати частях

С течением исторического времени смена эпох убыстряется, а цвет их становится ярче. В глубинах истории любое материальное стремление не теряло духовного отсвета, а любая духовность не разрывала связи с землей. Имеется в виду государственная структура, а не аскетический подвиг, это — явление другого порядка. Хотя очень часто этот аскетический, как бы оторванный от земли, подвиг предпринимался не для личного спасения, а для спасения мира.

Древние эпохи можно назвать лиловыми — то синее, то краснее. Чем ближе к нашему времени, тем цвет определеннее.

В свете этой теории рассматривается, например, накопление "красных" сил декабристов в конце царствования Александра Благословенного с его синей окраской. А также — соотношение запутанно — мистических метаний начала двадцатого века с приходящими к власти уже вопиюще — красными силами, воплотившимися в победе большевизма"[183]. Себя герои романа считают "Синим подпольем". Андреевым была разработана специальная таблица чередования синих и красных эпох в истории. Он читал ее друзьям.

Возможно, из этой теории он вывел свое отношение к формам государственности, считая, как позднее признавался на допросах, русское самодержавие и в форме Империи, и в форме Советского Союза явлением вредным для русской культуры и возлагающим слишком тяжелое бремя на русский народ. В оправдание своей теории, Андреев, по его словам, выписывал во всемирной истории случаи, когда период усиленного культурного творчества народа совпадал с периодами его политической раздробленности: Иудея, древняя Греция, Италия эпохи Возрождения, Германия XVIII века…

Говорилось в "Контурах предварительной доктрины" о грядущем Храме Солнца мира[184]. В написанном в том же году стихотворении "Каменный старец" изваяние "белого старца" на Храме Христа Спасителя с поднятыми горе руками представляется ему изображением наставника, открывающего тайны мироздания. Ключи к ним он искал в обдумываемой "доктрине":

Ты изъяснил мне движение твари,
Их рук, их крыльев, из рода в роды, —
Молитву мира о вышнем даре,
Объединившую
все народы.

Повсюду: в эллинских кущах белых,

В садах Японии, в Тибете хмуром,
Перед Мадонной
и перед Кибелой,
На берегах Ганга,
на площадях Ура,
Под солнцем инков,

луной Астарты,
Пред всеми богами,
всеми кумирами
Священник бдил в синеве алтарной
И руки к тебе воздевал,
Свет Мира!

…И Ты нисходишь к сердцам воздетым

Все ярче, ярче из рода в роды,
И с каждой верой — все чище свет Твой,
И все прозрачней хрусталь Природы.

Здесь Даниил Андреев начинает складывать "лепестки" разных вер, надеясь вырастить из них чаемую "Розу Мира". Здесь он объединяет свой поэтический Восток и поэтический Запад. Откуда и как вырастало такое мировидение? Ведь по его сочинениям видно, что оно менялось, однако новые прозрения не отменяли прежние. Представления о мироустройстве и его божественной основе росли, как живое многолетнее растение: новые побеги появлялись из уже существующих, порождая все больше листьев и соцветий. Выраставшее становилось не столько учением, сколько мифологией. Но в ней проявилось то его свойство, заметное уже в детских тетрадях — тяга к систематизации всего и вся, какими бы причудливо фантастическими не казались описываемые им подробности пригрезившихся миров. Любопытно, что это типично для индуистского миросозерцания, стремящегося ко всеобщей классификации таинственного и божественного.

В этом году он написал небольшую поэму "Титурэль", отнюдь не следуя сюжетам рыцарских романов, таких, как незаконченный роман "Титурэль" Вольфрама фон Эшенбаха или "Младший Титурэль" его последователя Альбрехта. Эти рыцарские романы, как и романы Томаса Мэлори о короле Артуре и рыцарях Круглого Стола, были в России известны по пересказам и изложениям. Они стали любимым чтением Даниила Андреева. "Рыцари Круглого Стола и связанное с некоторыми из них — тот мир образов, в котором (в значительной>степени) я живу последние года 2"[185], — позже писал он жене брата, чья шестилетняя дочь в то время читала истории о Парцевале и Ланселоте, признаваясь в любви к книгам, считавшимся детским чтением. Но ему рыцарские романы не казались развлекательным чтением. Особенно рассказывающие об одном из важнейших для мистиков нового времени европейском мифе — о Святом Граале. Андрееву был дорог и еще один поэтический источник мифа — оперная мистерия Рихарда Вагнера "Парсифаль", в которой Титурэль одно из действующих лиц.