Вестники времён (сборник)

Да, именно праздников очень недоставало Гунтеру в детстве. Конечно же, Рождество или дни рождения в семье отмечали всегда, как плохо бы ни было с деньгами или продуктами, но разве обычное домашнее торжество может сравниться с ликованием сотен тысяч собравшихся вместе людей? Гунтер в сентябре тридцать седьмого оказался в Берлине и стал свидетелем приезда Бенито Муссолини — этот день настолько поразил его воображение, что он долго не мог придти в себя. Берлин преобразился — и без того чистый и ухоженный город сиял ослепительной, невероятной чистотой. От Бранденбургских ворот до Вест-Энда протянулась огромная триумфальная аллея — драпировки зданий, гирлянды, искусно перевязанные полотнища знамён, бюсты римских императоров, национальные флаги… По всему протяжению Унтер-ден-Линден возвышались сотни белых колонн с позолоченными немецкими орлами на верхушках. И потрясающая музыка Рихарда Вагнера, цветы, тысячи горожан на улицах, встречающих огромную открытую машину, в которой стоя ехали двое вождей…

Гунтер, поддавшись общему порыву, пошёл на вечерний митинг на олимпийском стадионе — благо время было. Тут-то он впервые в жизни ощутил себя настоящей частью огромной силы, именуемой народом. Обомлев, он стоял в густой толпе, наблюдая, как в вечернее небо ударили лучи десятков прожекторов, образовав на чёрных облаках огненный квадрат. Режущий глаза свет выхватил главную трибуну с золотым государственным гербом, справа и слева на колонных громоздились титанические чаши с бушующим живым пламенем; потом к арене устремился поток тридцати тысяч знамён, вспыхивающие в лучах серебряные наконечники, бахрома, феерия белого, красного, чёрного, зелёного — национальных цветов Германии и Италии. Гунтер не почувствовал, как сами собой потекли слёзы — всё забивало чувство восторга, гордости за свою страну, радости от того, что ты немец!..

— Представление в стиле ревю, — недовольным голосом охарактеризовал потом Райхерт-старший впечатления сына от поездки в столицу. — Кабаре, только очень большое.

— Папа! — возмутился Гунтер. — Как ты можешь так?!

— Могу, — спокойно ответил Вальтер, не меняя хмурого выражение лица. — Ты, дорогой мой, в своём училище совершенно оторвался от жизни. Я понимаю, получить офицерские погоны может только немец, но у меня в Кёльне, например, учатся и… э… другие. Вернее, учились.

— Не понял?

Старший сделал паузу, достал сигару из коробочки, откусил кончик и, искоса посмотрев на сына, продолжил, но уже потише:

— За золотым сиянием сцены всегда скрывается грубая реальность кулис. У нас в этом семестре выставили нескольких студентов и преподавателей. Представь себе, только за то, что они не немцы! Но это полбеды, хотя многие из исключённых подавали надежды. Вообрази, ко мне явился господин из полиции, политической, кстати, и вежливо попросил прекратить переписку с Оксфордом!

— Почему? — искренне удивился Гунтер.

— Не знаю. Попросил и всё. А я, между прочим, не могу нормально работать без корреспонденции с оксфордской кафедры древних языков. Доктор Джон Толкин присылал интереснейшие материалы по древнеанглийскому… Впрочем, ты его не знаешь…

— Но при чём тут гестапо? — Гунтер вскочил и заходил вперёд-назад по комнате. — Наука есть наука, зачем полицейским лезть в дела, в которых они совершенно не смыслят?

— Реальность, — пожав плечами, повторил Вальтер. — Мне дали некоторые объяснения. Понимаешь, дело в единстве нации, которым ты так восхищаешься. Сотрудник полиции сказал, что Германии не нужны услуги англичан. У нас, мол, головы лучше, чем у иностранцев. Зачем подрывать немецкую науку чужими мыслями, наверняка враждебными? Немецкая наука — для немцев, а не для англосаксов… «Если вы не прекратите переписку, могут последовать неприятности», — вот дословная реконструкция речи моего визитёра. Думай.

После этого разговора Гунтер впервые начал понимать, что Германия покатилась под уклон. Не может быть счастливой страна, в которой учёным запрещают общение с коллегами только потому, что они живут в чужой стране и не являются поклонниками фюрера…

Внешнее же величие страны росло и преумножалось. Месяц — перестала существовать Польша. Две недели — Голландия. Неделя — Норвегия. Сорок дней — Франция. Щёлк-щёлк, не страны, а лесные орешки. И праздники, торжества, феерии… Победы. Война.

Снова в мире установился стереотип при слове «немцы» — злобные личности в медвежьих шкурах, рогатых шлемах и с боевыми топорами. И поют «Хорста Весселя».

Мрачная картинка…