Штандартенфюрер SS подозрительно оглядел не в меру любопытного пилота «Люфтваффе», но всё же ответил, не вынимая сигареты изо рта:
— Евреи, господин лейтенант. Укрывались в церкви. Отказались пройти регистрацию и переселиться в еврейский квартал, выделенный для их проживания.
— Вот как? — Гунтер озадаченно потёр переносицу. — Но здесь же храм… разве можно так?
— Это евреи, — безразлично пожав плечами, повторил штандартенфюрер. — Им теперь не поможет и папа римский. А храм тут или публичный дом — не имеет значения…
И, не попрощавшись, офицер SS отошёл. Когда грузовики уехали, Гунтеру расхотелось идти в костёл, тем более, что стоявший на ступенях пожилой священник смотрел на него, как на исчадие сатаны.
— Простите, — буркнул Гунтер, не выдержав испепеляющего взгляда ксёндза, и, развернувшись, зашагал прочь, к вокзалу.
А в поезде он ехал в одном купе с толстеньким и розовощёким чиновником из ведомства Альфреда Розенберга, направлявшимся с каким-то докладом в Берлин. Говорили о войне, дальнейшей судьбе Европы, после того как Англия и Франция объявили войну рейху. И вдруг выглядевший очень добродушным и приветливым толстяк помрачнел, сказав слова, надолго запомнившиеся Гунтеру:
— Знаете, молодой человек, наступившая война крайне необычна. Нет, в смысле танков и артиллерии всё как и прежде, я имею в виду другое… От снарядов и пуль сейчас погибли всего несколько тысяч, а вот этим рукам, — чиновник вытянул вперёд ладони, — предстоит истребить в десятки раз больше… Если вам однажды предложат съездить на экскурсию в новый исправительный лагерь под Варшавой, где мне приходится нынче служить, не соглашайтесь. Поберегите рассудок. Это очень плохое место.
Гунтер сначала не понял, о чём идёт речь, но, когда толстяк, открыв бутылку коньяку, стал разговорчивее и подробнее поведал о своей «работе», лейтенант Райхерт убедился: слова из «Майн Кампф» начали обретать видимое воплощение. Именем Бога Германия пошла против Бога…
Война — это просто: ты здесь, впереди враг. Врага следует уничтожить или принудить сдаться. Но убивать людей
«Правительство и фюрер, одобрившие эту затею, роют себе яму, — подумал в тот момент Гунтер. — Подобного скотства не было со времён Нерона! А если о таких вот „исправительных лагерях“ узнают за границей (
Гунтер понял — пока не поздно, нужно как-то остановить этот ужас. Образумить руководство, втолковать господам из рейхсканцелярии, что подобные вещи никогда не могут остаться скрытыми и безнаказанными! Только как это сделать?
Да никак!
Тебя и слушать не будут, а, сказав слово против действий партии, SS и фюрера, ты рискуешь лишиться не только серебристых лейтенантских погон, но вдобавок можешь оказаться в учреждении вроде того, в котором служит улыбчивый чиновник, видимо, давно уяснивший, в какое дерьмо вляпался… Так что, дорогой Гунтер фон Райхерт, давай забудем о пьяных излияниях случайного попутчика и спокойно доберёмся до родного поместья. Твоё дело — честная война.
Райхерт, родовое гнездо на левом берегу Рейна, расположилось среди лесов, покрывавших Арденны, у южных склонов хребта Айфель. Места, что и говорить, красивейшие, почти не тронутые цивилизацией. Узенькие быстрые речки, огромные ели в три обхвата, чистый горный воздух, не изгаженный угольной пылью или заводским дымом. Промышленные центры Рурской области гораздо севернее, а здесь, почти на границе Люксембурга — девственная природа, сохранявшая свой облик неизменным вот уже почти тысячелетие. Всего сотней километров южнее — легендарный Вормс, столица древнегерманских королей, город, откуда Гунтеров тёзка с братьями Гернотом и Гизельхером некогда отправились к королю Этцелю, в свой последний поход. Говорят, что совсем неподалёку от этих краёв находится место, где Хаген спрятал знаменитый клад Нибелунгов… Теперь лишь воды Рейна да Господь Бог знают, в каких глубинах покоится сокровище, погубившее Зигфрида и бургундских властителей…
Если отвлечься от непременных атрибутов технического прогресса, наподобие электрических столбов или узкоколейных железных дорог, проложенных вдоль склонов гряды, то Гунтеру иногда казалось, что здесь всё осталось абсолютно таким же, как и во времена Фридриха Великого. Иногда, гуляя по лесу, он с напряжением ждал, что вот-вот расступится кустарник и на огромной поляне глазам предстанет бревенчатый частокол, приземистые грубоватые дома, а из ворот посёлка покажутся с десяток бородатых всадников-готов с круглыми клёпаными щитами и при оружии. Порой наваждение бывало столь явным, что уши отчётливо различали туканье молотков в кузне и резкие выкрики дружинных молодцов… Совершенно, между прочим, понятные немцу, родившемуся полторы тысячи лет спустя.