Вестники времён (сборник)

Гунтер тоскливо возвёл очи горе, обдумывая, как отшить разговорчивого Курта, но тут сквозь шипение и болтовню бортстрелка прорвался голос руководителя полётов:

— Первая группа, взлёт разрешаю.

Ответил Браухич, и его слова услышали все экипажи:

— Строим правый пеленг, в полёте соблюдать радиомолчание!

— Вас понял, — хрипло отрапортовал Гунтер и вслушался в вой мотора. Двигатель уже достаточно прогрелся, никаких неполадок быть просто не могло, приборы в норме… Ну, тогда — вперёд!

Увидев сигнал к взлёту — три красных ракеты, Гунтер медленно надавил на педаль газа, и самолёт, двинувшись с места, пополз вперёд, развернулся вправо, почти упёршись в хвост тридцать второй машине обер-лейтенанта Дитриха. Последняя вдруг резво побежала вперёд, набирая скорость, и Гунтер, поддав газу и снова чисто автоматически проверив работу элеронов, устремил своего стального и безмолвного приятеля вслед. Мелькнули строения у края аэродрома, плиты взлётной полосы слились в единую сероватую ленту, а несколькими мгновениями спустя лёгкая вибрация, сопровождавшая движение по земле прекратилась — машина плавно поднялась в воздух, к грязному облачному небу. Ну, держитесь, англосаксы! Сегодня у вас будет неудачный день!

Операция «Орлиный налёт» планировалась долго и серьёзно, подготовка шла со всем тщанием и германской организованностью — ещё бы, сейчас на карту поставлена судьба не одной лишь Европы, но и всей планеты! Если получится заставить англичан отказаться от своих непомерных амбиций и призвать к нейтралитету, на мировой карте останутся лишь три империи способных оказывать влияние на ход истории — Германия, Россия и Америка. Потому-то и наезжали из Берлина в эскадру нескончаемые проверки и комиссии, возглавляемые важными шишками. Последний раз, всего сутки назад, явились даже господа из ведомства адмирала Канариса. Словом, командование и правительство относились к войне с Англией исключительно серьёзно.

…Руки действовали самостоятельно, почти без участия головы: штурвал на себя и потом чуть влево, щёлкнуть тумблером, открывающим клапаны воздухозаборника двигателя, пальцы привычно лежат на штурвале… Резко ушла вниз земля, пронеслись под брюхом самолёта деревья, остались за кормой холмистые гряды, окружавшие аэродром, и Гунтер выровнял самолёт. Справа и чуть впереди шёл ведущий, за ним ещё три пикировщика с эмблемами эскадры StG1 — чёрным петушком на жёлтом щите с красными углами наверху. Семьдесят седьмая машина заняла своё место в строю, двигавшемся к свинцовому полю пролива.

Лейтенант Райхерт любил свой самолёт. Иногда он даже казался Гунтеру немножко живым, способным отблагодарить за хорошее обращение или наказать за небрежность. Прошлой весной появилась возможность в этому убедиться. Пускай французы после начала наступления в Арденнах сопротивлялись больше для вида, нежели действительно надеялись остановить пришедших мстить им за Версальский договор германцев, но их авиация, конечно, изрядно потрёпанная после внезапного нападения, действовала. «Семьдесят седьмая» показала себя прекрасно — за всю компанию машина получила всего несколько пулевых отметин, да шальная пуля, случайно попавшая в двигатель, заставила повозиться аэродромных техников, а на счету (это кроме наземных целей) даже были два сбитых француза…

«Юнкерс-87» не истребитель, а пикирующий бомбардировщик. Скорость у него поменьше, чем у английских «Спитфайеров» и «Харрикейнов», да и огневое вооружение не ахти какое — пулемёт стрелка-радиста, прикрывающий заднюю полусферу да пара неподвижных пушек в консолях. Много не навоюешь. В воздушной войне всё как на примитивной фабрике по производству кастрюль: всяк должен делать своё дело, не вмешиваясь в чужие функции. Бомбардировщики обязаны громить наземные объекты врага, а истребительная авиация прикрывать их и драться с чужими самолётами. «Юнкерс», безусловно, куда как пошустрее тяжёлых бомбовозов, но всё-таки сцепляться с вёрткими истребителями англичан в воздухе для него — дело рискованное. Однако «Ю-87» нынче лучший в Европе пикировщик — этот неоспоримый факт наглядно доказал первый год войны.

«Первый год… — подумал Гунтер. — Первый. Чувствую всеми потрохами, что далеко не последний. Сны — снами, но не понимать, что всё вокруг далеко не идеально, ты не можешь. Плохо не только с тобой. Страна, мир, они тоже катятся под откос и лишь увлекают тебя вслед, как и многих других людей. Всё плохо, и не надо этого отрицать…»