Весы змея

Кость нефалемки задвигалась, поменяла форму. Она стала чуть короче и гораздо тоньше. Один конец заточился и разгладился. Края заострились.

Сияние ослабло, но не исчезло полностью. Мендельн уставился на то, что держал в руках.

Кинжал… Костяной кинжал, точно такой, какой он видел у Ратмы.

Они приняли тебя, кто слышит их, — дети ангелов и демонов, убитые так гнусно, — согласились с тем, что ты не дашь Санктуарию стать яростью Пылающего Ада или же деспотическим порядком Высшего Неба. Они, первыми рождённые в Санктуарии и потому ещё больше принадлежащие ему, чем доступно пониманию Инария или Лилит, навсегда провели связь между жизнью и послесмертьем…

— «Послесмертье»? — повторил Мендельн, но сияющие звёзды не стали вдаваться в дальнейшее толкование терминов, и Мендельн наконец понял, что сам должен определить их так хорошо, как только может.

Возьми кинжал в одну руку, — скомандовал затем Траг’Оул. Когда брат Ульдиссиана повиновался, небесный исполин прибавил. — Направь его на свою ладонь.

Мендельну не нравилось, куда это шло, но всё же он подчинился.

— Великий Траг’Оул…

Проколи свою ладонь, сын Диомеда…

— Но….

Это должно быть сделано…

Не зря же он так далеко зашёл, подумал Мендельн. Кроме того, дракон всего-то просил лёгкий укол, и не более того. Какой вред он мог причинить?

Действительно, какой вред…

Скорчив скорбную мину, Мендельн сделал, как было сказано. Он отдёрнул остриё сразу, как только оно коснулось кожи, так стремительно, по сути, что поначалу он даже не понял, проткнул ли кожу.

Но на коже проступила красная точка, такая ничтожная, что Мендельн ждал, что Траг’Оул прикажет ему попробовать ещё раз. Кинжал всё ещё нависал в одном-двух дюймах от ладони…

Затем, к его потрясению, от ладони к острию потянулась тонкая струйка крови. Такое расхождение с законами природы можно было объяснить только магией. Тонкая струйка покрыла остриё… Затем пошла выше, покрывая всё больше и больше наконечник клинка, медленно, но верно направляясь к рукояти.

Мендельн мог только гадать, сколько крови она забрала до сих пор и начал отнимать руку.

Оставь её…

Мендельну хотелось нарушить приказ, но он не сделал этого. Нет, Траг’Оул не накладывал на него никакого заклинания, просто он ещё верил, что дракон не причинит ему никакого зла.

«Но когда я начал верить ему?». Прежде чем он смог ответить на этот вопрос, первые капли коснулись рукояти.

Уже плывущая кровь продолжила свой переход, но новая больше не вытекала из ладони Мендельна. Вообще-то, когда он стал искать свою маленькую ранку, то ничего не смог найти.

Смотри…

Его взор возвратился к кинжалу, лезвие которого теперь было окрашено алым. Однако краснота стала постепенно сходить, пока не исчезла окончательно.

Кинжал привязан к тебе, и ты привязан к кинжалу. Через него ты привязан к ним, а через них — к Балансу.

Что такое Баланс? — обратился Мендельн к звёздам. — Ты говоришь о нём, я думаю о нём, но я до сих пор не знаю, что он на самом деле означает!

Звёзды задвигались, на короткое время утратив всякое сходство с драконом. Когда они вернулись на свои места, Траг’Оул ответил:

Баланс — это равное распределение Света и Тьмы. Его сущность имеет первоочередное значение для Санктуария, но она пролегает далеко за его пределы, распространяясь на всё сущее. Мир, в котором правит Тьма, сожжёт сам себя. Мир, где командует Свет, со временем придёт к застою. Если что-нибудь из них захватит власть над Санктуарием, так, что другое не сможет её вернуть, тогда настанет конец всего сущего…

Сказанное исполином не было лишено смысла — по крайней мере, так показалось Мендельну. И всё же…

— Но разве мы никогда не должны тянуться к добру либо к злу?

Свет и Тьма — это необязательно добро и зло, сын Диомеда. Да, добро должно затмить зло, но если знание о зле стереть совершенно, даже добро может обратиться против себя…