Ветер Безлюдья

Он меня распрямил, поставил на ноги, и повел к спуску. Внизу посадил на травяной откос и набрызгал холодной воды в лицо, умыл.

— Родители выпороли что ли?

Вопрос без насмешки, скорее сочувственно и даже растерянно. Я замотала головой. Гранид сел рядом, молчал и ждал, пока успокоюсь.

— Мама… — выдавила я из себя. — И папа…

— Поругались?

— Они вс-сегда… ругаются… они нен-на-видят друг друга.

— У взрослых все через одно место. Поругаются, помирятся.

— Нет, — он не понимал, он говорил то, что и все говорили, — Нет! Мама с-сегодня…

Горечь опять разлилась, обжигая горло и заставляя заикаться:

— Вес-сной я домой кота при-несла с улицы… худ-дой и голодный. Папа разрешил оставить. Бу-сик от меня не отлипал, и папу любил… когда он дома был, вс-сегда на коленках или на плечо… залазил. А маму не любил, никогда к ней не лез. А потом он убежал… и я его ис-скала. Он такой добрый кот был, всегда урчал, как тр-рактор.

— Беда… Давно пропал?

— В мае… а сегодня родители опять ругались. Сильнее обычного. И мама орала, что ненавидит папу… так сильно, что хочет его отравить или придушить, и все, что он любит, она тоже нен-навидит. Мама… сказала… — я набрала воздуха и смогла выговорить, — что усыпила Бусика… и чек показала с вет-теринарки. И чтобы папа п-подавился им… Она сказала, что это счастье — убить его люб-бимчика, и два раза счастье признать-ся в этом, чтобы на рожу его…

Я опять заплакала. И какое-то время тряслась, как от холода.

— Она Бусика убила! Она наш-шего… моего… кот-та… папа ее швырять… начал, и за горло с-схватил. Мама его ногтями и… стулом… Они дрались и орали, а я… хотела, чтобы они друг друга… убили. — От испуга я опять замолчала. Мне было страшно, что я такая, и страшно, что сейчас Гранид скажет, — так хотеть очень плохо, и я злая. — Я тоже их ненавижу… и даже папу. Я ненавижу наш дом. Я хочу убежать из него насовсем…

— Иди сюда, Лисенок, — Гранид придвинул меня ближе, обнял покрепче и стал гладить по волосам и по руке. — Выревись. Хочешь — сильно-сильно выревись. Бедняга твой кошак…

— Гранид… когда станешь взрослым, заб-берешь меня? Ты же раньше вырастешь. Я не хочу жить с родителями, я хочу жить с тоб-бой.

— Заберу, конечно. Только у меня дома нет.

— Мы вместе построим… здесь! И кота заведем…

— Ага, и собаку. Кого захочешь.

Черное и беспросветное начало меня отпускать. Я всхлипывала, прижимаясь щекой к блеклой футболке Гранида, и слыша, как бьется сердце. Живое. Смерть, прилетевшая мне под ноги белым чеком и словом «усыпление», отошла, сморщилась и вместо нее появилась какая-то надежда. В будущем, когда будут силы противостоять решениям взрослых, я не дам никого убить. И Гранид не позволит тоже. Ведь он сильный, настоящий, живой. Настолько близко, что я могу считать удары сердцебиения, — раз… два… три…

* * *

За окном давно стемнело. Мегаполис горел огнями, и о том, что настала ночь можно было понять лишь по самой высокой кромке неба. Я так и сидела на полу рядом с диваном, припав боком к мягкому краю. Прошлое было ближе, чем когда либо. Горечь за Бусика еще плескалась темным осадком в душе, обида на родителей выступила из глаз сдержанными слезами. Гранид был рядом и даже не знал, насколько он мне дорог.

Я люблю вас

С утра до полудня я просидела за компьютером, доделывая ролик-послание для папы и мамы, а он как лежал трупом, так и продолжал лежать. Косилась на него изредка — дышит вообще? Даже немного ностальгии испытала, вспомнив по скольку он спал, едва поселившись тут после больницы.

В час уже я собралась уходить. Переписавшись с родителями, уговорила их собраться на обед, не важно у кого, и предупредила, что хочу серьезно поговорить. Граниду оставила минералку рядом с диваном, если вдруг жажда, то чтобы и не вставал. А на кухонной стойке записку «Если голодный, холодильник в помощь».

У полихауса было пусто. По пути в метро никто не выплыл со стороны, наступая на пятки. Не было больше соглядатаев. До папиной квартиры добралась ровно к обеду, и когда он меня впустил, увидела, что и мама успела приехать.

— Привет, родная, — она погладила меня по щеке, где осталась желтая дымка от прошедшего синяка, — что у тебя стряслось, что за разговор?

— Дай ей хоть разуться…

— Ничего не стряслось. Но для меня важно…

Они успели что-то наговорить друг другу до моего прихода. Выражения лиц, наэлектризованность, — оба притворялись сейчас улыбчивыми и радушными ради меня. Я поняла одно — я всегда буду любить мать и отца, не смотря на то, что еще пять минут назад хотела задать им обличительный вопрос: ну почему вы не развелись вовремя, а мучили друг друга столько лет? Я расхотела спрашивать их о них самих. Прошлого не поправить. Они уже возрастные. Все, что могу я — перестать пытать их своими претензиями.

— Закажем что-нибудь?

— Да, но не сложное. Не хочу ждать долго.

— Лазанью, — предложил папа, — в этом полихаусе на втором ярусе есть замечательный ресторан с доставкой. Все за?

Я кивнула, а мама равнодушно махнула рукой.

— Ма, у вас остались ключи от трущобной квартиры?

— Что? В смысле… от той, что на Вересковой?

— Да.