Ветер Безлюдья

Сообщение пришло только что, но я подорвалась так быстро, словно редактор уже в лифте ехал «воевать», и нужно успеть с ним разминуться. Закинула ноги в кеды, схватила рюкзак, и, захлопнув дверь, постучалась к Наталье. Подруга была дома:

— Пойдешь со мной выгулять этих чертиков?

Она в прихожей была собрана и застегивала шлейку на таксофоне.

— Нат… Да, отличная мысль. Только бегом.

— Я уже. А чего такая встревоженная?

— Поговорим по пути. Расскажу тебе про расследование.

— То, которое сейчас Андрей ведет? — Серьезно спросила та. — Он обмолвился в двух словах, на нашем сборе тогда… опасно, есть чего бояться?

— Есть.

«Бояться» — это Наталья не за себя, это него, за нас, за всех, кто причастен.

Пока выбирались с полихауса, набрала его. Андрей ответил сразу, выслушал, и над моей паранойей не посмеялся:

— Правильно сделала. Не отвечай ничего, и переждите до вечера у Тимура. Жди моего звонка, договорились, сестренка?

— Еще вчера договорились. Жду.

Юность

Тимур немного закопался в делах. Мы еле нашли его кабинетик на этаже с массой дверей и табличек волонтерских, городских, социальных и юридических организаций. Все здание походило на улей с сотами, где в каждой ячейке было место для одного, максимум двух человек.

— Надо худеть, мне здесь даже общий кондиционер не помогает, — он поприветствовал нас обоих, и виновато улыбнулся: — осталось чуть-чуть, четыре обзвона, чтобы уточнить время и я свободен, как отправлю каждому согласованную дату.

— Так взбаламутили, да?

— Брось. Я тоже в деле, помнишь? Могу мало, но Андрей держит меня в курсе.

— Мы в коридоре.

— Я мигом!

Вышли, встали обе в стороне. Офисный шум и возня походили на фоновый шелест городской среды, — плотный, но не навязчивый. Не лучшее место для откровений, но я вдруг услышала:

— А знаешь… — Наталья чуть-чуть улыбнулась и уставилась вниз на своих питомцев у ног, — я еще вспоминать начала. Даже когда одна, а не вместе.

— Что?

— Много. Но один эпизод самый главный. Только тебе расскажу. — Она поколебалась, прежде чем начать. — Я болела… или перепила маминых лекарств, что она вечно мне для профилактики давала. Лежала в кровати, в комнате без света и воздуха, сил мало, апатия, дышать тяжело. Слышу — звонок в дверь… мамины шаги, ее голос, потом громкий голос и, наконец, крик «И не ходи сюда больше! У нее сердце больное, ей волноваться нельзя, ты что убить ее хочешь? Еще раз увижу, скалкой получишь!»… Я наскребла в себе силы встать, выйти в коридор, а там мама записку рвет у закрытой входной двери, и меня увидела: «Кавалера нашла! А ты сказала этому мальчику, как ты больна? Что ты инвалидка?»…

Наталья с горечью хмыкнула и взяла паузу, переживая свой неприятный и болезненный момент.

— Это она Андрея прогнала… Я подумала, что мне лучше умереть. Тогда подумала. Глупая, не могла не поверить матери — я ущербная, мне никогда не жить нормальной жизнью, и такая больная я нужна только ей. Даже про вас не подумала, так мне плохо было… Ревела весь вечер, а ночью не могла заснуть от ненависти к себе самой, к слабому телу. Вдруг слышу — камешек в окошко — «цок», потом еще раз… Раздвигаю шторы, выглядываю, а внизу под деревом Андрей стоит, знаки руками подает, чтобы открыла… Я открыла, а сама в ужасе, что мама услышит, — ее комната рядом. Андрей подпрыгнул, за решетку зацепился и подтянулся, чтобы шепотом можно было говорить. Это я так подумала. Сунулась ближе, прямо в прутья, а он вдруг взял и поцеловал меня в губы… Ты представляешь себе? Я, нареванная, — она изобразила полусжатыми кулаками свои веки, — он с фингалом под глазом и еще не зажившей губой… Ромео и Джульетта… Мой первый в жизни поцелуй. Такой легкий, как мотылек, такой оживляющий. Эльса…

Я обалдело смотрела на нее и видела столько юного смущения в лице. От поджатых губ, опущенных ресниц, от движения руки, когда она неловко заправила короткую прядку за ухо.

— А если и он это вспомнит? Что мне делать?

— Ты у меня спрашиваешь? — Поразилась я.

— Еще недавно я готова была плакать из-за понимания, что мне больше никогда не испытать свежести, первости, наивности… только не я, только не с моим прожитым опытом и багажом. У меня за жизнь муж и был, но и его мне хватило, чтобы все опостылело. Эльса, а теперь вдруг… Я настолько не чувствую своих лет, что мне стыдно.

— За что стыдно? Объясни так, чтобы я не обиделась.

— Ты что? Это не камень в твой огород, подруга. Понимаешь, я как будто самозванка. Испытываю то, что мне не положено испытывать. И меня уличат, ткнут носом, обвинят в притворстве, игре в… первую любовь. Она была очень давно. Но из-за этого воспоминания… погружения. Словно вселения в то тело в те минуты, я ощущаю ее в сердце также ярко и ново. А в теле, в голове, в понимании — ведь мне не тринадцать.

— Наташ? Так, может, это и есть правда? Все люди — самозванцы, притворяющиеся взрослыми, а на самом деле каждому — десять, пятнадцать, двадцать лет? Кто на каком моменте поймал самого себя в счастливом детстве или юности? А? И в итоге всем стыдно, никто не признается, что в душе вечный ребенок?